Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [133]

Байронизм в поэзии был прекрасно трагичным. Байронизм в политике бывал трагичным, но прекрасным никогда.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 16 августа 1952 г

№ 135, с. 7.

Лицо без грима

В седые библейские времена у странствовавших по пустыне евреев был прекрасный, высокогуманный обычай: когда в среде заблудшего в песках народа накоплялось уж слишком много грехов, и тащить их дальше было не по силам, то брали козла, переваливали все это бремя полностью на него, да и гнали прочь, в безводье, с глаз долой. А сами шли дальше уже налегке или, выражаясь современным языком, следовали по пути нормального прогрессивного развития. Козла выбирали, конечно, специалисты, без каких либо демократических процедур, но со знанием дела: самого шелудивого, чесоточного, которому все равно пора подыхать. Мудро жили тогда и воистину рационально.

Наши демократические времена, увы, отвергли библейскую мудрость. Но отзвуки древнего обычая живут среди нас и теперь. Потребность в козле отпущения, на которого можно было бы перевалить все свои грехи, еще крепка, однако, выливается в иные, созвучные демократическому веку формы. Теперь, когда общий грех нации превращается в непосильное для нее бремя и грозит раздавить ее всю полностью, тоже отыскивают козлов отпущения, но уже не мудрым библейским, а чисто демократическим порядком, на основах «общественной совести». Возьмем, как пример, свободнейшую из демократий – Францию, установившую в своей истории рекорд по числу революций и начертавшую на своем знамени великий лозунг свободы, равенства и братства. Грешила, грешила эта свободнейшая демократия и столько нагрешила, что пришел ей форменный капут: армия развалилась, правительство разбежалось и вековой враг занес над ней неумолимый карающий меч… Но Бог милостив и к грешным. Нашелся герой – маршал Петен, уже раз спасший ту же республику от того же врага. Спас он ее и во второй раз страшной ценою личного унижения, потери честно заслуженной им славы, жертвенного принесения всей своей жизни на алтарь отечества. Но все же спас. А накопленное бремя греха продолжало давить страну и, как только представилась возможность, по старому обычаю, но по новой демократической форме, был отыскан козел отпущения. Им оказался герой-спаситель, доблестный, безупречный патриот маршал Петен. Девяностолетний старик был покрыт позором, осужден, как изменник, и даже прах его не получил причитающегося каждому умершему человеку уважения: его останки были зарыты «без почестей бранных» где-то на задворках крепости-тюрьмы.

Свобода, равенство и братство, конечно, великие основы французской демократии, но, быть может, следовало бы к ним добавить еще немножко простого уважения к человеку, только к человеку, к личности, не более. Ни о каких формах благородства с «общественной совестью» демократии говорить, конечно, не приходится.

Теперь мы видим там же приблизительно такую же картину, хотя в значительно меньшем размере. Девятилетняя позорная для всей демократической нации война в Индокитае приведена к столь позорному концу: все еще считающая себя «великой» европейская держава начисто расколочена бандами голопузых полудикарей, получивших оружие

и инструктаж от тех, за кого подают свои голоса 35 % избирателей этой же нации. Единственным подвигом, совершенным французской армией на протяжении всех девяти лет, было двухмесячное сопротивление коммунистическим бандам войсковой группы полковника, а позднее генерала Де Кастри, и если уж нужно было бы дать за эту войну кому-нибудь венок национального героя, то этот венок, бесспорно, принадлежал бы ему. Но и «общественная совесть» свободнейшей демократии имеет своеобразное представление о справедливости.

Французская демократическая пресса, поднявшая сначала на щит доблестного генерала, теперь не только сбрасывает его с этого щита, но явно стремится превратить его в нового козла отпущения. Он, героически отстаивавший не им избранную невыгодную для боя позицию, оказывается неспособным к несению своих обязанностей и чуть ли не изменником родины. Разложенные подобной пропагандой офицеры французской армии, по сообщениям тех же газет, при встрече с генералом поворачивают обратно, чтобы не отдавать ему воинской чести. Куда же дальше?

Мы привыкли говорить о демократии, об ее «общественной совести» и прочих социально-политических понятиях, как об отвлеченностях, не имеющих в нашей реальной жизни своего определенного, ясного, обыденного лица. Но ведь демократический, равно как и каждый другой, общественный порядок, осуществляется в нашей повседневности конгломератом, суммою личностей, т. е. людей, с которыми мы, и вы, и я, читатель, соприкасаемся постоянно на улице, в ресторане, в магазине, в трамвае – всюду и всегда. Ведь эта «общественная совесть» и эти «святые основы демократии» – их совесть, их основы, сущность каждого из них, каждого в отдельности и всех вместе.

Каково же лицо не какого-то отвлеченного, иллюзорного, почерпнутого из умных книг демократа, но реального, повседневно соприкасающегося с нами?

Отбросим древние мифы о жертвенном благородстве братьев Гракхов, мы знаем на опыте, как приукрашены все подобные сказки. Придется отбросить и сравнительно недавнее, например, трагические жесты «великого» демократа Гамбетты, наговорившего много прекрасных слов и ровным счетом ничего не сделавшего для спасения своей родины. Вместе с ним по тому же пути пойдет и другой его «великий» демократ, его современник, безупречный Гладстон. Современные ирландцы, хотя бы в лице их премьера, вряд ли согласятся с безупречностью его гуманности. Откажемся от театральности, от гримировки прошлого, к чему мы, к сожалению, приучены нашими историками, а при взгляде на настоящее – оно само предстанет пред нами без грима, с полной и вполне реальной ясностью, показав нам подлинное лицо реального, живущего среди нас, вокруг нас, повсюду, вместе с нами, демократа.