Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [102]

– Я так люблю Москву, что хотел бы жить в ней.

– А я, Ваше Императорское Высочество, так ее люблю, что хотел бы умереть в ней, – ответил со слезами старый князь.

В 1917 г. этот дом, ставший Моссоветом, гремел. С его балкона беспрерывно лились зажигательные речи теперь расстрелянных вождей революции Каменева, Зиновьева, Муралова. Потом он затих. Теперь Моссовет – лишь бюрократический центр управления городским хозяйством, много меньший по значению, чем старая городская дума.

Напротив, над стройной колоннадой николаевского ампира, высилась прежде пожарная каланча. Теперь она снесена. Снесены и стоявшие за нею дома Столешникова переулка. Широкий пустырь простирается вниз, до самой Петровки. Кому нужна эта огромная площадь в центре Москвы, по которой и трамвай не проходит, – рядовой обыватель не понимает. Но у военспецов свое мнение.

– Великолепный сектор для пулеметного огня, вплоть до Лубянки! Здесь уж, поверьте, ни к Кремлю, ни к НКВД, в случае чего, ни один человек не проскочит.

Ради этого «в случае чего» безжалостно вырублена липовая сладость Тверского, Новинского, Зубова и других московских бульваров, сбрита краса Москвы – зеленая кайма кольца Садовых улиц: Кудриной, Триумфальной, Самотечной, Сухачевской…

Но варварские уничтожения зелени на улицах столицы не мешают большевикам кричать во все горло о ее озеленении. Это озеленение – маленькие ковровые клумбочки на площадях.

«Если написано: се лев, а не собака, верь писаному, а не глазам своим», – говорил еще блаженной памяти Козьма Прутков. Советская пропаганда широко применяет эту бессмертную формулу.

Прежде прямо на губернаторский дом конный Скобелев, взмахивая обнаженной шашкой, лихо вел своих бронзовых солдат. Потом на его месте стоял серый цементный обелиск весьма потрепанного и жалкого вида, а под ним – древнегреческая дева с венком. Это был один из первых памятников революции. Кому или чему он поставлен, никто уже не помнит теперь, но всем известно и часто повторяется под шумок сатирическое стихотворение, написанное о нем Сергеем Есениным, столь же остроумное, сколь и непристойное. Но «темпоре мутантор»[137]. Сняли и его.

Ветчина и человечина

Идем по Тверской дальше. Направо – густое скопление элегантных авто. Два безупречно одетых, подтянутых милиционера в белых перчатках, оба – красавцы на подбор, дирижируют непрерывной вереницей подходящих и отходящих машин. Шикарные дамочки, солидные полные мужчины в каракулевых, а то и бобровых шапках и воротниках выходят, нагруженные пакетами и свертками, из вращающихся стеклянных дверей. За некоторыми разукрашенные галунами грумы выносят таинственные плетеные коробы. А за стеклами широких витрин – все радости мира – сочащиеся янтарным жиром балыки, розоватый атлас нарезанной семги, горы золотых мандаринов, сочных тяжелых груш, каскад разноцветного винограда.

Что это? Чудо? Уэлльсовская машина времени перенесла нас в «проклятое царское»?.. Быть может, мы спим или галюцинируем?

О нет! Все вполне реально. За стеклами, на фоне густой позолоты стен и колонн Сиамского храма, ловкие продавцы отвешивают и отмеривают «радости», кассиры принимают плату, контролеры что-то отмечают в предъявляемых книжках.

Бывший гастрономический магазин братьев Елисеевых после революции переменил много хозяев и имен. Был он и магазином Интуриста, отпускавшим товар только на доллары и фунты стерлингов, был пунктом Торгсина, менявшим в голодной России сахар, какао, рис, муку и масло на последние нательные золотые кресты, оклады с чудом уцелевших икон, бережно и трепетно сохраненные памятки о «днях минувших». Потом стал закрытым распределителем ЦИК-НКВД, а теперь ведет двойственную жизнь. Для всех он – «Гастроном». Каждый может зайти и купить любой деликатес по выставленной на нем цене. Цены же такие, в переводе на труд среднего служащего: килограмм балыка – 4 рабочих дня, колбасы – 2 дня, икры – 3 дня и т. д. Иначе говоря, инженер средней руки на всю свою месячную получку сможет купить здесь скромный по старомосковским аппетитам ужин «а ля фуршетт» для 4–5 чел.

Но для избранных, для обладателей таинственных книжек, «прикрепленных» к нему, он остался закрытым распределителем, и для них – цены «довоенные», такие, какие были у Елисеева. Соотношение между двумя прейскурантами, примерно, 50:1. Ловко?!

Советский интеллигент, полюбовавшись на выставленные в витринах красоты, глотает горькую голодную слюну. Рабочий – вспоминает чьих-то родителей… конечно, не вслух, а шопотом, сквозь зубы.

Но чем же питается он? Где рядовой житель Москвы покупает себе продукты питания?

По всему городу раскинуто множество продуктовых магазинов. Они носят различные названия, от высокого титула «Гастроном» до скромных кличек «мяснушка», «ларек». Товаров, подобных выставленным в центральном «Гастрономе», в них, конечно, нет. Дефицитные продукты широкого потребления, как, например, масло, колбаса, швейцарский сыр, встречаются далеко не везде и не всегда. Их нужно ловить, и за ними стоят очереди. Цены в этих магазинах ниже, чем в «Гастрономе», но все же таковы, что счастливец-покупатель, достоявший в очереди до прилавка, производит в своем уме сложные математические вычисления, прежде чем сделать заказ. Вот образцы этих цен в 1952 г.: белый хлеб (кило) – 3 руб. 75 коп., мясо – от 17 до 25 руб., масло – 35–40 руб., сахар – 13 руб. 20 к., молоко (литр) – 3 руб. 20 к., но получить его более чем трудно, яйца – 1 руб. 50 коп. штука.