Люди Огненного Кольца - [12]

Он толкнул дверь и, ни к чему не притрагиваясь, прошелся по комнатам. Пахло затхлостью. На железных койках валялось то, что раньше было постелями. Стены от пола до потолка были оклеены выцветшими листами, выдранными из японских книг. Он ясно различил на выцветших листах изображения широкоплечих самураев, обряженных в кимоно, и идиллические храмы, отражающиеся и плоской воде.

Отмахиваясь от комаров, Ильев спустился на берег. Этот поселок давным-давно был оставлен людьми, даже рыбаки и те покинули свою стоянку. Только голотурия, покрытая щеточками нежных ресниц, вдруг глянула на Ильева из груды водорослей. Она была теплая, тяжелая, но Ильев знал ее вкус и не стал над ней нагибаться.

Потом он поймал краба. Линялый, почти пустой, краб в еду не годился, и, не желая больше терпеть, Ильев съел остававшуюся у него тушенку, растянув праздник на полчаса.

Продуктов у него больше не было. Была надежда — на Саратовку. Он верил, что в Саратовке есть люди.

Тропа еще раз вывела его к кладбищу. Не останавливаясь, он прошел мимо базальтовой стелы, разрисованной иероглифами. Бамбук, комары, жара — все тут было так настроено против человека, что Ильев обрадовался, увидев перед собой океан. И океан Ильеву обрадовался — обдал водой, бросил под ноги битую рыбу. Раздавленные луковицы, испорченные предметы — добыча с ограбленных океаном судов — валялись повсюду, а в дельте ручья нашлась разбухшая до неимоверной толщины книга. Ильев не подобрал книгу. Он подобрал сморщенную ягоду шиповника и бросил ее в воду. Океан принял игру — выкинул ягоду обратно.

И так они и шли, перебрасываясь ягодами шиповника, банками, пустыми бутылками…

Далеко один из-за другого стали появляться смутные очертания мысов, и, перешагивая через камни, скользя на водорослях, увязая в песке, Ильев ускорил шаг.

А океан был рядом. Прислушивался, шумел, бросался под ноги, отступал и вдруг, запутавшись в ослизлых и серых камнях, взрывался фонтанами, обдавая Ильева и голый песок каскадами брызг и пены.

Присев отдохнуть, Ильев машинально начертил на песке имя Дорожки. Песок под его пальцами вспух, зашевелился, рассыпался, извергая мириады суетливых песчаных блох.

Ильев встал. Начинался прилив, несло холодом. Выпуклые лепешки холодной коды всплывали за полосой прибоя. Прошел час, и пляж стал совсем узким, не пляж, а песчаная тропа, прилепившаяся к скалам…

Когда Ильев подошел к Саратовке, вместо ветровых волн, грозивших тайфуном, по океану вновь катилась мерная зыбь. Узкие гребешки суетливо спешили, неслись, мчались к берегу и так же суетливо растворялись на широких отмелях. Под заходящим солнцем вода стада малиновой. Полые и коричневые водоросли стали малиновыми. И малиновыми стали панцири крабов, скелеты морских ежей, тяжелые голотурии, серые базальты, прозрачные ручьи. Из океана выглядывали малиновые сивучи и трубно гудели.

Ильев шел по малиновым горбылям, и чутье подсказывало ему, что в Саратовке он никого не встретит.

И в Саратовке правда никого не было…

Глава четвертая. ЛИДА ДОРОЖКА

В то лето, в которое мысленно возвращался Ильев, погода стояла не из самых лучших. Чуть только на купол вулкана, в тени которого находился порт, наплывал туман — полеты откладывали. На час, на два, на восемь, на сутки… Случалось, что самолет все-таки добирался до острова, но посадку ему не разрешали, и, покружившись невидимкою в облаках, он возвращался обратно, на Сахалин. Туман не пускал его к земле, выталкивал вверх, к звездам… Таких возвращений Дорожка не выносила. Томясь в тесной комнате стюардесс, она наводила порядок на столиках, распихивала по углам контейнеры с водой, но мысли ее все чаще и чаще возвращались к острову, который в пепельной мгле тумана оставался непостижимым и недостигнутым.

— Приходил Мятлев, — сказала Дорожке Розова, приглаживая щеткой длинные волосы. — Открытку тебе оставил с розочкой. — Она засмеялась и протянула Дорожке открытку, на которой и правда пышно расцвела роза.

— Он хороший парень, — рассудительно продолжала Розова, явно знакомая с содержанием записки Мятлева, но еще одна стюардесса, Уфимцева, прервала ее:

— Девочки! Что за тип сегодня со мной летел! Толстый, противный, с лысиной! Ругался, ворчал и — не поверите! — как мышь, шевелил ушами! Мы над Охой крутимся, посадку надо готовить, а ему то валидол, то пакет, то воды, то улыбочку! Кошмар!

— Зато ты вовремя вернулась, — заметила добрая Розова. — А вот Тоньке не повезло, она на Кунашире застряла. Ей геолог там надоел, тот, который, Лидка, тебя икрой и рыбой снабжает. Он тебе такую рыбину на этот раз передал, что Тонька как корова на весь эфир басом ревела. Сама слышала!

Дорожка не слушала.

Механически переставляя предметы на узком столике, она думала о том, что наконец-то ее заявление о переводе в Хабаровск подписано. Жаль оставлять девочек, жаль уходить с обжитой лилии, но Мятлеву тут не жить — жена загрызет… Все менять надо…

— Соня, — спросила она тихо, когда Уфимцева ушла, — Мятлев сказал — увидимся мы сегодня?

— Конечно! — Розова укоризненно уставилась на Дорожку: — Закружила голову парню, а у него семья…

— Семья! — возмутилась Дорожка. — Пожила бы ты с такой семьей! Застрелишься! Эта баба из Сережки все соки высосала… — И, сдерживая вдруг вспыхнувший гнев, Дорожка более мирно добавила: — Мне заявление подписали…