Люди Огненного Кольца - [13]

— А Мятлев?.. Он тоже уедет?

— После развода.

— Ладно, — вздохнула Розова. — Если ты что решила — сделаешь… Уехать вам точно надо. Куда у нас денешься? Будете каждый день с бывшей женой встречаться, а она ведь действительно так ядовита, что ее слюной радикулитчиков растирать можно… — Розова обняла подругу и зашептала: — Ну почему так получается, Лидка? Парней вокруг полно! Красоты тебе не занимать! А тебе все-таки Мятлев встретился… Любишь?

Дорожка кивнула:

— Люблю.

— Вечером он ко мне придет, — предупредила Розова. — И ты прямо ко мне иди. Только, Лидка, не лижитесь вы при мне. Мне в таких случаях плакать хочется. Я не завидую, просто мне в таких случаях плакать хочется… — И вдруг, вспомнив, спросила: — А как же тот геолог на острове, Ильев, кажется?.. Он же без твоего самолета жить не может!

— Так это же без самолета! — расстроенно улыбнулась Дорожка.

— Тонька говорит, что он теперь каждый борт встречает, думает, что ты прилетишь. Стоит у сарая, где ребята почту складывают, и молчит. Другие, те понастырней — к трапу лезут, под юбку заглядывают, а он в стороне стоит. Даже жалко, ей-богу…

— Представляешь, — сказала она, помолчав, — теперь ты будешь летать по большим линиям. Ты красивая. Ты еще и на международные выйдешь, только языки подучи, а то у тебя долгие звуки никак не получаются.

— Ага, — оказала Дорожка.

— И будешь ты на больших самолетах летать, не то что наши! Только пиши, а то мне без тебя грустно будет. Мне и сейчас грустно, будто ты уже уехала… Лидка! А если он вдруг не решится на развод, Мятлев-то? Вдруг он с женой останется?

— Не останется.

В этом Дорожка была уверена. Уверена до того, что грусть всходила в ней, как туман над островными портами. Она подумала вдруг о Хабаровске, о том, как она будет ехать на Саперную, а потом из окна увидит неоновый свет над Домом обуви… В комнате на Саперной она и познакомилась с Мятлевым… Кажется, так давно это было, а сроку-то без малого год…

Простившись с Розовой, она медленно опустилась по лестнице и прошла к остановке. В автобусе, хотя он был далеко не полон, подвыпившие моряки сгрудились за ее креслом — пришлось встать.

— Папа, — сказала Дорожка дома, — мне подписали заявление. Ты продашь дом?

Старик вздохнул. Он всегда старался скрывать чувства от дочери, но сейчас сдержаться не мог:

— «Продашь»! Продать — не построить! Ну почему у тебя все не по-людски? Почему у тебя все наперекор? Почему у тебя все не так?

— У всех так, папа.

— У всех? — переспросил старик сварливо. — Что-то я не замечал, чтобы «у всех» мужья чужие в гостях, как у тебя, штаны просиживали! Что-то я не замечал, чтобы «у всех» отцов от земли родной отрывали!

Дорожка не обиделась на отца. Он был отходчив, он все понимал. Просто в нем говорил возраст… И, подумав о том, что отцу и впрямь нелегко будет оставлять дом, в котором он провел почти тридцать лет, Дорожка почувствовала, что к глазам ее подступают слезы… Ну, правда, почему она такая? Почему у нее все не как у всех? И Мятлев у нее не герой. Не любит жену, боится ее, а с разводом тянет…

Слеза упала на руку. Дорожка осторожно вытерла платочком глаза и заглянула в зеркало. Она знала, что совсем неплоха собой, но зеркало вечно ее разочаровывало. В шепоте Ильева, в словах подруг, в призваниях Мятлева она принимала саму себя несколько отвлеченно, будто все это относилось не к ней, но, оставаясь наедине с зеркалом, она искрение отказывалась понимать, что в ней видят мужчины, чему завидуют и к чему ревнуют в ней женщины?

Успокоившись, она написала сестре: «Буду в Елани в воскресенье. Жди. Лида». На обороте открытки был изображен альпинист, и Дорожка сразу вспомнила об Ильеве. Хорошо, что он будет на острове, когда я отправлюсь в Хабаровск, подумала она. Она не желала Ильеву ничего плохого. Напротив, он нравился ей, и ей нравилось его наивное умение подносить подарки. Вот только дом, в котором он жил с этим ужасным Разиным, ей не нравился. Особенно пауки и ужасный, похмельного вида кролик. Мятлев бы такого выбросил…

Может быть, именно в этом разница между Ильевым и Мятлевым?

И тогда Дорожке стало по-настоящему грустно. В Мятлеве, правда, не было того, чем с избытком владел Ильев — нежности. Первобытной и первозданной нежности. На мгновение Дорожка поймала себя на том, что ей хотелось бы владеть и тем и другим: нежностью Ильева, упрямством Мятлева, настойчивостью Ильева, силой Мятлева… Но так не бывает… Дорожка вздохнула…

Так она сидела и думала, а за окном моросил мелкий дождь, да шатался под ветром фонарь, не столь дающий, сколь отнимающий свет у этого осеннего, этого островного мира.

Глава пятая. ИЛЬЕВ

Он проснулся совсем разбитым, и его напугала густая красная сыпь, выступившая на руках и на бедрах. Сыпь вызывала неимоверный зуд, и он не сразу понял, что это всего лишь следы колючек, в которых он плутал целый день. После Тятино и Саратовки Ильев надеялся только на Добрый Ключ. Рыбаки есть рыбаки — рыба ушла, и они ушли, а геологи, по крайней мере их камералка, более или менее привязаны к одной точке…

Давно угадывавшийся тайфун самым краешком, но задел остров. Ветер нес снежные, как арбуз на изломе, клубы тумана. Мельчайшие пузырьки влаги пропитали все. Океан в бешенстве мотался вдоль берега, бился о скалы, а сверху на него один за другим срывались с обрывов тяжкие струи разбухших от дождя водопадов. Их жесткая пыль еще сильнее сгущала туман, и Ильев с трудом находил путь в этом не прерывающемся ни на секунду дожде, в этом гуле ручьев и чавканье всасывающихся в океан воронок.