Люцина и ее дети - [6]
Яцек. Ты никогда не рассказывала…
Бабка. О чем?
Яцек. Ну… Как это произошло…
Бабка. Пожар был. Ты же знаешь. О чем тут рассказывать… только зло берет… (Вынимает ногу из таза.)
Яцек ее вытирает.
Мать спала внизу… Как убитая. Намаялась за день. Дым меня разбудил… Вся хата была в дыму. Я слышала, как мать колотит кулаками в дверь. Всюду огонь и этот вонючий дым… Дверь, проклятая, не хотела открываться.
Я ее дергала… Она будто разбухла от огня… Потом мать перестала… колотить. Я не могла сдвинуться с места… меня как парализовало. Убежала в последнюю минуту… когда обрушилась крыша. Сама не знаю как… Уже сквозь огонь… Она осталась… Осталась там. Тогда-то я их и обожгла… Вот здесь… пришлось пересадить кожу…
Яцек вытирает вторую ногу матери.
Теперь смажь. Осторожно.
Яцек втирает мазь.
Они стояли вокруг дома… как у костра. Вся деревня. Смотрели… Смотрели на огонь… Выпучили свои зенки… Стояли… как скотина, привязанная к кольям… Я помню каждое лицо. Каждое. Никто задницей не пошевелил. Никто. Я бежала на обгорелых ногах… Не чувствовала боли… Только потом. (Помолчав.) Загаси огонь в печи.
Яцек. Он давно погас.
Бабка. Я сказала…
Входит заспанный Дед.
Дед. Свет жжете ночью… Случилось что-нибудь?
Бабка. Ничего не случилось… Кроме того, что у тебя мочевой пузырь переполнен… Старый пропойца.
Дед. А ведь переполнен. (Входит в ванную.)
Бабка. Его я тоже помню.
Женщины возле фигуры Богоматери.
2-я женщина. Что это вы там высматриваете?
1-я женщина. Смотрю, не сушатся ли пеленки…
2-я женщина. Чего?
1-я женщина. Пеленки…
Ковальская. Пора вроде бы. Может, не закопали…
2-я женщина. Боже праведный…
1-я женщина. Вы думаете, что?..
Ковальская. Либо да, либо нет.
Пауза.
2-я женщина. А если… Если нет этого ребенка… если не надо сушить пеленки… то?..
Ковальская. То понятно.
2-я женщина. Но ведь… Не может этого быть. Надо кому-нибудь сказать, что-нибудь сделать…
1-я женщина. Как будто это просто… Сказать… что и кому? Вы видели? Полиция, суд… Боже праведный.
Ковальская. Надо иметь доказательства или самому засвидетельствовать. Никто ничего не видел, не слышал.
1-я женщина. Каждый живет как хочет. Я вас не принуждаю.
2-я женщина. Но…
1-я женщина. Я вам очень советую…
Бабка и Дед сидят за столом. Люцина ставит на стол еду.
Люцина. Что вы с ним сделали?
Бабка и Дед молчат.
Яма, вода?
Дед. О чем это она?
Бабка. Бредит. В последний раз не была такой любопытной… И нечего печалиться. Радуйся, что все позади. Нет и не было. Запомни наконец.
Люцина. Я…
Бабка. Что — ты?
Люцина. У меня есть…
Бабка. Ничего у тебя нет. Слышишь? Никогда не было и нет.
Люцина. Есть. У меня молоко…
Бабка. Не знаешь, что делать? Сцеживай и давай собаке. Только так, чтобы никто не видел.
Утро. Люцина идет с Пётреком по тротуару вдоль дороги. Со стороны храма приближаются Ксендз и Министрант. Ксендз несет миро для больного. Министрант звонит в колокольчик. Люцина и Пётрек опускаются на колени. Ксендз улыбается Пётреку. Люцина стоит, понурив голову. Пётрек смотрит вслед уходящим Ксендзу и Министранту.
Пётрек. Мама… Мама… они уже ушли.
Люцина встает, они идут дальше.
В комнате на втором этаже. Оля и Люцина одни.
Оля. Родила?
Люцина молчит.
Оля. Ты родила?
Люцина кивает.
Оля. Дома?
Люцина молчит.
Оля. Мальчик или девочка?
Люцина молчит.
Оля. Не знаешь?
Люцина. Нет.
Оля. Где ребенок? Что с ним?
Люцина молчит.
Оля. Что случилось с твоим ребенком?
Люцина. Она взяла его…
Оля. Взяла? Свекровь? Куда?
Люцина. Не знаю.
Оля. Не знаешь?
Люцина. Она сказала, он был мертвый…
Оля. Мертвый?..
Люцина(через минуту). Я слышала…
Оля. Что?
Люцина. Слышала его голос.
Оля. Что она с ним сделала?
Люцина молчит.
Оля. Люцина?
Люцина. Не знаю.
Оля. Не знаешь… Не знаешь, что она с ним сделала? Ты позволила, чтобы она… она его…
Люцина. Я родила…
Оля. Господи. Это же был ребенок. Невинный и беззащитный. Слышишь?!
Люцина. Я родила!..
Яцек, Бабка и Дед. Яцек подвыпивший.
Яцек. Она…
Бабка. Чего она?
Яцек. Хочет…
Бабка. Что хочет?
Яцек. Забрать хочет… забрать детей и уйти… Она мне так сказала… Возьму детей и уйду.
Дед. Еще алименты заставит тебя платить.
Бабка. Куда она может уйти? Ну, куда? В приют? Даже родная мать от нее отказалась.
Яцек. Мама…
Бабка. Никуда она не уйдет. Никуда. Куда такая недоделанная может пойти… Ну, куда? Куда ей идти с этими сопляками? Никому она не нужна. Никому. Только тебя она окрутила.
Яцек. Мама…
Бабка. Своей голой задницей. Только это у нее и было. Пришла голехонькая. В чем мать родила.
Яцек. Прекрати. (Через минуту.) А если все-таки… Что тогда?
Бабка. Тогда…
Яцек. Ну, что тогда?
Бабка. Тогда пересчитаем ее детей.
Яцек. Боже, мама…
Бабка. Ничего ты не понимаешь… Это же ради тебя… Чтобы тебе легче жилось на свете…
Яцек. Мама…
Бабка(мужу). Дай-ка еще немного для успокоения…
Дед наливает водки.
Ну… дорогой мой… Слабый ты, Яцусь… Ты как тонкий росточек… только наступишь, и он уже не поднимется.
Яцек. Мама, скажите мне только одно… Только одно…
Бабка. Что, мой маленький…
Яцек. Что… что из нее вышло?
Бабка. Выбрось из головы…
Яцек. Но…
Бабка. Сынок… Зачем тебе это знать? Зачем? Ничего не понимаешь? Ничего.
Яцек. Мама…
Бабка. Подумай… подумай только… Ну? Что могло из нее выйти?
В пьесе «Игроки в пинг-понг» девушка и парень, любовники, вдруг обнаруживают, что увязли в той рутинной действительности, которая завела в тупик их отношения. Стремление к сбрасыванию пут вызывает у них непроизвольную тягу к освобождению языка. Как на протянутую руку, опираются они на «спасительные ругательства», и чтобы выскочить из привычной лексики, из опостылевшей ситуации в другое незамутненное пространство, герои предлагают друг другу поругаться «по-настоящему». И начинается эта опасная игра. Они сначала полушутя, а потом всерьез, как целлулоидным мячиком для пинг-понга, перебрасываются прозвищами, не щадя больных мест другого.
В пьесе «Голодные» Сароян выводит на сцену Писателя, человека, в большой степени осознающего свою миссию на земле, нашедшего, так сказать, лучший вариант приложения душевных усилий. Сароян утверждает, что никто еще не оставил после себя миру ничего лучше хорошей книги, даже если она одна-единственная, а человек прожил много лет. Лучше может быть только любовь. И когда в этой пьесе все герои умирают от голода, а смерть, в образе маленького человека с добрым лицом, разбросав пустые листы ненаписанного романа Писателя, включает музыку и под угасающие огни рампы ложится на пол, пустоту небытия прерывают два голоса — это голоса влюбленных…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В основу сюжета пьесы легла реальная история, одним из героев которой был известный английский писатель Оскар Уайльд. В 1895 году маркиз Куинсберри узнал о связи своего сына с писателем и оставил последнему записку, в которой говорилось, что тот ведет себя, как содомит. Оскорбленный Уайльд подал на маркиза в суд, но в результате сам был привлечен к ответственности за «совершение непристойных действий в отношении лиц мужского пола». Отсидев два года в тюрьме, писатель покинул пределы Англии, а спустя три года умер на чужбине. «Поцелуй Иуды» — временами пронзительно грустная, временами остроумная постановка, в которой проводятся интересные параллели между описанной выше историей и библейской.
«Дыхание жизни» — пьеса «на двоих», для двух актрис «за пятьдесят», имея в виду, что молодость, о которой они вспоминают в наши дни, пришлась на конец 60-х. Одна приезжает в гости к другой, которая теперь в уединении живет на острове. Приезжает, чтобы поговорить о мужчине своей жизни. Который был у них один на двоих. То есть это разговор о мужчине их жизни, при том, что одна, если верить ее словам, никогда ему не изменяла, он был для нее — единственным, а молодость другой прошла в радостях молодежного протеста, то есть в вольных американских и английских компаниях, где нравы, известно, не были строгими.
Есть такие места на земле – камни, деревья, источники, храмы, мечети и синагоги – куда люди всегда приходят и делятся с Богом самым сокровенным. Кто еще, в самом деле, услышит тебя и поймет так, как Он?..Поначалу записывал занятные истории, как стихи – для себя. Пока разглядел в них театр.Наконец, возникли актеры. Родились спектакли. Появились зрители. Круг замкнулся…Четыре монопьесы о Любви.
В сборник вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1960—1980-х годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.
В антологии собраны разные по жанру драматические произведения как известных авторов, так и дебютантов комедии и сочинения в духе античных трагедий, вполне традиционные пьесы и авангардные эксперименты; все они уже выдержали испытание сценой. Среди этих пьес не найти двух схожих по стилю, а между тем их объединяет время создания: первое десятилетие XXI века. По нарисованной в них картине можно составить представление о том, что происходит в сегодняшней Польше, где со сменой строя многое очень изменилось — не только жизненный уклад, но, главное, и сами люди, их идеалы, нравы, отношения.
В Антологии современной британской драматургии впервые опубликованы произведения наиболее значительных авторов, живущих и творящих в наши дни, — как маститых, так и молодых, завоевавших признание буквально в последние годы. Среди них такие имена, как Кэрил Черчил, Марк Равенхил, Мартин МакДонах, Дэвид Хэроуэр, чьи пьесы уже не первый год идут в российских театрах, и новые для нашей страны имена Дэвид Грейг, Лео Батлер, Марина Карр. Антология представляет самые разные темы, жанры и стили — от черной комедии до психологической драмы, от философско-социальной антиутопии до философско-поэтической притчи.
Во 2-й том Антологии вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX — начале XXI века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1970–2006 годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.