Любовь языком иносказаний - [31]

На работу я шла, зная, что все это скоро оставлю в прошлом. Я не думала с волнением моей встрече с Наилем, я излечилась от своих чувств к нему, теперь я свободна.

Зайдя в наш отдел, я обнаружила, что еще никто не подошел… кроме Наиля. Внутри меня все хохотнуло. Мне он уже безразличен. Совершенно.

— Ну, как отдохнули? — спросил он меня.

— Все было прекрасно, — ответила я ему, как можно более непосредственно и садясь за свой рабочий стол.

— Во всех смыслах?

— То есть?

— Ну… в смысле любви, например.

— А при чем тут любовь? — я начала слегка волноваться.

— Как при чем? Любовь нужна всем, — он пытливо смотрел на меня.

— и вам тоже? — не удержалась я. Меня начало мелко трясти от волнения, потому что я чувствовала, что мы с Наилем медленно переходим эту проклятую служебную грань, которая нас всегда разделяла, и выходим на новый, долгожданный уровень наших отношений.

— И мне тоже, — согласился он. — Равно как и вам…

— Да?

— Конечно…

— Здрасьте! Ой, Нель, ты уже вышла, привет! — в отдел ворвалась одна из наших сотрудниц, стала расспрашивать меня об отпуске, тут же появились другие сотрудники, наполнили все шумом голосов, приветствиями, безнадежно уничтожили ту установившуюся было между мной и Наилем атмосферу. Начался рабочий день, мы с Наилем опять стали не больше чем сослуживцами, та нить взаимного признания была куда-то потеряна, все стало как прежде. Но как же он мне дорог, близок, насколько он мне родной, я не могу без него! Я люблю его!

Глава тринадцатая

Наступило лето.

Мне позвонила Тамара и позвала на крестины своего сына Коли. Я, конечно же, согласилась.

В воскресенье утром Тамара с мужем Димой заехали за мной на своих бежевых «Жигулях», где также расположились Светочка с Колей, и мы поехали в церковь. Тамара сидела на переднем сидении, справа от ведущего машину мужа, такого же толстого, как она сама, но отличающегося тонким квохчущим голосом и выражением детской наивности на гладком красивом лице.

Я с детьми расположились на заднем сидении. Светочка, уже девятилетняя девочка, была очень худенькая (она занималась балетом), воспитанная до стеснительности и с кокетливым огоньком в больших каштановых глазах. При мне она с преувеличенной заботой следила за своим младшим братиком, сидящим между нами четырехлетним карапузом в белых шортиках и футболочке, с кепкой на тщательно расчесанных волосиках. Коля — очень серьезный мальчик, — раскрыв рот, неотрывно смотрел через плечи родителей на дорогу впереди.

— Ты платок-то взяла? — спросила меня Тамара, полуобернувшись с переднего сидения.

— Взяла.

— А то у меня есть еще один на всякий случай, — добавила она, развернувшись обратно.

— Мам, а ты мне взяла? — деловито спросила Тамару Светочка.

— Да взяла, взяла!

— Уж девочкам-то можно и без платка, наверно, — своим тонким миролюбивым голосом произнес Дима.

Светочка метнула на мать испуганный взгляд, словно расценив в словах Димы дискриминацию.

— Надо чтобы все женщины в платках были, — со знанием дела отрезала Тамара.

Светочка довольно улыбнулась.

— Да я ничего не говорю…

— Не отвлекайте папу вести машину! — вдруг важно произнес Коля, не отрывая взгляда от дороги.

— Ух ты какой!

Мы дружно засмеялись, но насупленный маленький Коля оставался невозмутимым.

Я обожаю семью Тамары, но порой, глядя на них, я кажусь себе такой безнадежно отставшей и столько упустившей…

В келье, где крестили детей, было очень душно, потому что в тесном помещении собралось много людей и, кроме того, сегодня был очень жаркий день. Пройдя через дворик, я вошла в церковь, где как раз проходила утренняя служба. На голову я повязала платок и в нем почему-то чувствовала себя словно под чьей-то защитой, будто оберегаемая. Мне было приятно.

В церкви потрескивали огоньками свечи, крестились прихожане, откуда-то, не видный мне, пел женский хор, а со всех сторон на нас смотрели своими взглядами иконы.

Я выросла в глубоко религиозной семье, но мне редко удается приезжать в церковь, потому я была благодарна Тамаре за то, что она с мужем взяла меня с собой в этот чудесный уголок. Мне хотелось поднять голову насколько возможно выше, чуть ли не запрокинуть ее, глядя в высокие своды и пытаясь постичь тайну, но я не хотела привлекать к себе внимание, я хотела, чтобы сейчас меня видел только Бог.

Людей в церкви было не очень много, я, поставив свечку, встала у стены, ближе к иконостасу, еще раз перекрестилась и направила свой взгляд куда-то на позолоченные выступы над алтарем.

«Господи, — мысленно начала я, — прости меня, что я опять иду к тебе со своими мелкими проблемами, но для меня они важны, потому что определяют мою жизнь. Господи… ну что говорить? Ты сам все знаешь о моей жизни. Мне нужно только наставление, ответ на вопрос — любить ли мне Наиля или снова попытаться перебороть свою любовь к нему?»

Читатель! Я так нуждалась в ответе на этот вопрос, что мысленно и словно от лица Бога ответила сама себе: «Конечно, люби! Неужели ты думаешь, что я могу призвать кого бы то ни было к тому, чтобы НЕ любить?»

Ободренная самой же собой, я почувствовала себя правой, уяснившей смысл жизни.

«Господи, — снова начала я. — А вот… если нам с Наилем суждено быть вместе, подай мне, пожалуйста, какой-нибудь знак… (Я недавно видела в одном фильме, как героиня просила в монастыре Господа о том же, и в тот момент к ней подлетела птичка)».