Любовь во время карантина - [17]

– Знаешь, что это за чашка?

– Дрезденский фарфор, – вспомнила Арина. – Подарок друга. Вы вчера рассказывали.

– Да, только не друга, а подруги, – проговорила Тося. – Ее звали Шурка, мы с ней работали в одном техникуме. Она учила первым ЭВМ, а меня туда отправили обновлять библиотеку. Начало восьмидесятых. Мне было двадцать шесть, в техникуме готовили кадры на все заводы союза. Одних мужчин, разумеется. Когда меня к ним направили, родители были так счастливы, что на все лето укатили в Сочи вместе с моей младшей сестрой. Твоей мамой то есть. – Тося улыбнулась. – Технари вокруг меня вились – еще бы, новенькая и молодая. Один все цветы таскал, до дома хотел проводить, я отшучивалась. А потом его сватанья так меня достали, что я на него наругалась. Грубо наругалась. Прямо на крыльце техникума.

Арина ухмыльнулась. По щекам тетки разошелся румянец, она будто помолодела лет на двадцать. И стала совсем уж красавицей.

– И все это услышала Шурка. Ох, как она смеялась. Сказала – так ему и надо, за каждой юбкой таскается. Давай лучше я тебя провожу, чтобы еще кто-нибудь не прилип. Она была такая высокая и челку отреза́ла по последней моде – коротко и ровно. А какие у нее были вещи! Джинсы и свитерок с горлышком. Иностранные! Ни у кого таких не было.

Тося подперла щеку кулаком, посмотрела на Арину.

– Тебе сейчас не понять, но тогда сразу было ясно, что Шурка – особенная. И вдруг идет рядом со мной и хохочет. И так нам радостно и легко было, что мы стали всюду вместе ходить. От техникума на Полянке до парка Горького. А там газировку пили, у фонтанов прогуливались. Мы даже на каруселях катались, хотя меня ужасно укачивало. И где-то через неделю ко мне на обеде подошел тот технарь и говорит, мол, ты бы с Шуркой не путалась. Она не просто так за девками бегает. А я на него вытаращилась как дура. Как это – не просто так? А вот сама поймешь, да поздно будет.

Тося поднялась, убрала турку с плиты в раковину, открыла воду. Арина смотрела ей в спину – прямую и решительную – и молча ждала, пока та сядет обратно и продолжит.

– В тот вечер я позвала Шурку к себе. Мы пили чай, потом отцовский портвейн. А потом Шурка рассказала, что в техникуме она на плохом счету, потому что родители ее поехали в ГДР, и им там так понравилось, что они остались. По обмену. Шлют ей теперь шмотки, а технари бесятся. Я начала ее жалеть, а она отмахнулась. Давай, говорит, лучше про тебя. Ты сама-то чего? Одна все и одна. Не нравится никто? Я рассмеялась. Ну их. Слюнявые все, бороды колются, когда целоваться лезут. А ты сама чего? Шурка допила портвейн из рюмки. Посмотрела на меня, как ты сейчас. Испытующе так. А тебе, мол, про меня уже все рассказали. Не боишься? А у меня замерло все, Ариночка. Только не от страха. И тогда Шурка меня поцеловала.

Арина шумно выдохнула.

– А дальше что? – спросила она.

Тося спрятала улыбку в чашку. Отпила остывший кофе.

– До августа мы были самые счастливые. Бегали за курилку целоваться. Держались за руки в очереди за супом в столовой. А потом шли ко мне домой, закрывали дверь, задергивали шторы, и никому на свете не было видно, как нам легко и правильно вместе. Но в сентябре должны были вернуться родные. А в восьмидесятых невозможно было просто снять квартиру. Шурка жила в общежитии. Даже работа моя в техникуме заканчивалась. В последнюю ночь я ревела как сумасшедшая. А Шурка сидела с абсолютно сухими глазами. А потом призналась, что тянула до последнего, дура такая, но в сентябре она улетает к родителям в Дрезден. Ей оформили вызов, получили разрешение. Она даже вещи уже собрала. Ей здесь никак нельзя оставаться. Таких, как она, тут никогда не примут. – Тося сглотнула, перевела дух. – У меня слезы комом встали. Говорю: а как же я? А ты еще можешь подстроиться, ты еще будешь нормальной. Это же получалось, что мы с ней ненормальные, так? Что все наше большое счастье – ненормальное.

Замолчала. Арина потянулась взять ее тонкие руки в свои, обогреть их, но Тося сжала чашку крепче и продолжила:

– Я решила, что Шурка мной попользовалась, как технарь предупреждал. Я ее выгнала тогда. Обиделась жутко. Шурка уехала, а я все злилась и плакала. Мама подумала, что мне за лето успели разбить сердце. Первый раз про меня что-то путное угадала. – Тося попробовала снова улыбнуться, но губы дрожали. – Больше я Шурку не видела. Боль улеглась, потом совсем утихла, а к зиме от Шурки пришла посылка. Она писала, как ей стыдно, что мы так плохо разошлись. Что она меня обидела. И как благодарна мне за тепло. А в посылке была вот эта чашка. Я думала, что выкину, но оставила. Красивая вещь. Иностранная.

Тося утерла лицо салфеткой. Откашлялась. Надо было что-то сказать, но слов Арина не нашла.

– Много всего еще у меня в жизни было. – Тося сама потянулась и накрыла своей ладонью руку Арины. – Много разных людей. Но Шурку я до сих пор помню. Первую настоящую любовь не забывают. И чашку эту храню. Мы по-глупому расстались. Плохо. Не смогли поговорить, поблагодарить друг друга. Нельзя так расставаться с людьми. Так что напиши своей Нате первой. Позвони. Поезжай к ней. И поговори, что бы ты ни надумала про вас. Но расставаться с ней так, как вы расстались, не смей.