Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [97]

Хотя выясняется, что с нее много не возьмешь, Бенн всё же решает переехать с ней в Берлин и жениться. Он находит темную квартиру на первом этаже на Боценер-Штрассе, 20; из этой пещеры он уже не выберется до конца жизни. Когда близится день свадьбы, Бенн достает свое острое перо, чтобы подробно описать своему старому другу и издателю Эриху Райсу влияние брака на сексуальную жизнь: «Для мужчины существует только запретное, развратное, оргастическое, а всё, что похоже на привязанность, — против его природы. В браке появляются проблемы, связанные с финансами, едой, общением, общими интересами — сплошные удары по сексу». И далее: «Человеческая привязанность к супруге парализует всё грубое, низкое, запретное, то, что лежит в основе любого полового акта для мужчины, он становится импотентом, но такая импотенция в браке — это овация его жене как человеку».

Его личная овация в данном случае выглядит так: «Моя жена — нежная, утонченная, очень дегенеративная, всегда усталая, что мне очень по душе. В восемь часов она уже хочет спать». Ну что ж — спокойной ночи.

*

В 1937 году Владимир Набоков и его жена Вера наконец-то понимают, что пора уезжать из Берлина вместе с сыном Дмитрием: убийцы отца писателя [95] возвращаются в город, теперь в качестве начальников «русского отдела» [96], следящего за эмигрантами из России и, вероятно, для лучшего обмена информацией подчиняющегося напрямую гестапо. Теперь за ними следят не только потому, что Вера еврейка, но и потому, что они русские. Вера отправляет мужа в Париж, чтобы он нашел возможность эмигрировать туда. Но его отвлекает одно обстоятельство: в поездке он влюбился в Ирину Гуаданини. У нее такая профессия, как будто ее придумал романист Владимир Набоков, уже изрядно полысевший: она — собачий парикмахер. Жена Набокова ждет в Берлине, в двойном страхе перед гестапо и перед русским «отделом», и Набокова так мучит чувство вины, что уже после первых ночей с собачьей парикмахершей у него появляется жуткая сыпь. Он пишет письма и уговаривает Веру саму приехать в Париж, но она отказывается, пока у него нет финансовой основы для жизни всей семьи в эмиграции. Их письма, которые в прежние годы были такими волшебными, полными теплоты, юмора и трогательной заботы, теперь приобретают диссонирующие ноты, напоминают «атональный дуэт», по выражению Стейси Шифф [97]. Владимир делает вид, что ничего не произошло, и пишет: «Кошенька, тебе не пора уже собираться и ехать ко мне?» Но Вере уже стало известно об измене Владимира, а он боится признаться ей. Поэтому и письма о будущем месте эмиграции полны недоверия, сомнений и страха. Тридцатого марта он пишет ей: «Любимая, что случилось, я уже четыре дня не получаю писем от тебя?» Разумеется, он догадывается, что случилось. К тому же перед Верой стоит трудноразрешимая задача — получить в Берлине визы для себя и для маленького Дмитрия. Она предлагает эмигрировать сначала в Англию, потом в Бельгию. Куда угодно — только не во Францию, которая для Веры отравлена изменой мужа с собачьей парикмахершей. Шестого апреля он пишет в Берлин: «Что происходит? Или в следующем письме ты напишешь, что спокойно останешься в Германии, на каком-нибудь баварском курорте».

В конце концов Вера говорит правду — до нее, мол, дошли слухи, что он ее обманывает. Двадцатого апреля, в сорок восьмой день рождения Гитлера, Набоков врет как дышит: «Похожие слухи дошли и до меня: я набью гнусную рожу тому, кто их распространяет. На самом деле мне глубоко безразличны мерзости, которые с таким наслаждением болтают обо мне, и я думаю, что они должны быть безразличны и тебе». А 27 апреля, после множества следующих писем, он пишет Вере в Берлин: «У меня нет сил продолжать эту партию в шахматы по переписке. Я сдаюсь».

Несмотря на запутанную позицию, король и королева всё-таки встречаются 22 мая в Праге. Владимир прибыл на поезде из Парижа, Вера и Дмитрий — с Анхальтского вокзала в Берлине. После того как Владимир признался в измене и объявил ее оконченной, Вера согласилась переехать с ним в Канны, на Средиземноморское побережье Франции. Но яд недоверия и боль от предательства останутся надолго. В какой-то момент он напишет ей: «Я люблю тебя, я счастлив, всё в порядке». Да, так оно есть и будет. Их брак просуществует пятьдесят два года, а черное пятно собачьей парикмахерши постепенно исчезнет, как исчезает краска с волос.

*

Может быть, всё снова наладится? Для Клауса Манна 1937 год оказывается самым светлым в этом темном десятилетии. Он вынашивает план новой книги о годах эмиграции: «Мой следующий роман. Крупномасштабная композиция из судеб эмигрантов. Будет называться «Гонимые» или как-то так. Люди проходят мимо друг друга, но что-то их связывает. <…> Трудности с паспортами. Проблемы с документами. Проблемы с сексом. Ненависть. Надежда. Тоска по дому. Страх войны (и надежда)». Этот набросок — редкое в своей краткости описание человеческих судеб. Из него родится книга «Вулкан. Роман из жизни эмигрантов». Но Клаус Манн чувствует, что именно мешает ему писать и надеяться, — это наркотики. Его зависимость так сильна, что теперь он ежедневно записывает в дневнике: «принял». Родителям и Эрике удается уговорить его на лечение от зависимости.