Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [90]

Часто он говорит обеим, что на выходных занят, а сам садится в воскресенье, после скудного завтрака, на автобус и вместе с другими скучающими гражданами едет в Гарц или на Штайнхудское море [87], шесть с половиной марок, кофе входит в стоимость. Такое впечатление, что Бенн сознательно хочет окунуться в жестокую безнадежность. Он ходит по кабакам, они называются «Кривой Майер», «Ящик» или «Крёпке» и выглядят соответствующим образом. В Ганновере всё безлико, плоский пейзаж, немецкий язык без какого-либо колорита и без диалекта, жидкое и безвкусное пиво. Бенн входит в эту монотонность, как в монастырскую аскезу. Его мантра гласит: «Пиши мало, плачь во сне».

К своему пятидесятому дню рождения он хочет составить сборник стихов, подбирает материалы последних пятнадцати лет и сам пугается падению уровня. Величайший, наряду с Траклем и Геймом, поэт немецкого экспрессионизма до Первой мировой войны, теперь он вынужден с горечью признать, что за все «золотые двадцатые» не создал ни одного содержательного стихотворения. Он записывает в дневнике: «Бесконечно стыдно за свою деградацию».

С тех пор как потеплело, он сидит вечерами в «Stadthalle», большом биргартене, и пьет свой вечерний «пильс». Журчит фонтан, официанты разносят пиво и бутерброды с салом, ансамбль играет мелодию «Я так же хочу Эрику, как Колумб — Америку». И так каждый вечер в этом мае, и в этом июне, и в этом июле — врач главного штаба после службы тупо погружается в сумерки сознания.

Но вдруг случается чудо. Спустя два десятилетия безуспешной борьбы за возвращение поэтической силы, спустя три монотонных летних месяца эта сила внезапно обрушивается на него с серого ганноверского неба. Он чувствует холодный ветер, прилетевший издалека, первый робкий привет надвигающейся осени. И начинает писать стихи: «День окончания лета», — пишет он на обратной стороне меню в «Stadthalle». И продолжает: «поданный сердцу знак: убыло страсти и света, пьянящий азарт иссяк» [88].

Он завершает стихотворение, кладет в конверт и отправляет его на Хартвиг-Штрассе в Бремен, Фридриху Вильгельму Эльце, своему главному собеседнику по переписке, своему почитателю, своему, как говорит Бенн, «продюсеру» и деликатному мотиватору. Чуть позже он отправляет Эльце фирменную открытку из «Stadthalle» и просит какое-то время не отвечать ему. А просто проверять каждое утро почтовый ящик. Бенн чувствует, что после стольких лет ожидания, в этой душной монотонности ганноверского лета станет поэзией всё, что он такой тяжестью носит в себе — иногда ему кажется, что у него на сердце лежит свинец.

И вот чуткий Фридрих Вильгельм Эльце в первые дни сентября 1935 года каждое утро идет по гравийной дорожке, обсаженной рододендронами, к своей калитке и достает из почтового ящика кусочек мировой литературы. «День окончания лета», «Ах, возвышенное», «Астры» — все эти стихи отправляются по почте в Бремен, на обратной стороне меню. На лицевой стороне — маринованная селедка и мороженое, а на обратной стихи, которые сделают Бенна одним из главных немецких поэтов двадцатого века. Интересно, что происходило в голове у Эльце в те моменты? Он понимает, что именно держит в руках, понимает он и то, что на годы или даже на десятилетия останется единственным, кто видит эти строки. «Отвечать не надо», — пишет Бенн под каждым стихотворением. На самом деле это означает, что даже сам Бенн, автор, понимает: то, что сейчас выходит из него, больше его самого. Здесь, в Ганновере, вдали от Берлина и от любимых, в одиночестве, которое он и жаждет, и проклинает, именно здесь Бенн пишет стихи о любви огромной, невероятной красоты: «Одиночество в августе», разумеется, а еще «Втроем», аллюзия на его menage-a-trois с Тилли Ведекинд и Элинор Бюллер: «Век твоих коснусь дремотой / Губ твоих коснусь мольбой / Неизбывную заботу / Оставляя за собой» [89].

*

Четвертого сентября Курт Вайль и Лотте Ленья, уже два года как разведенные, поднимаются в Шербуре на борт лайнера «Маджестик», отправляющегося в Америку. Многолетняя любовная связь Лотте Леньи с Отто Пазетти закончилась, когда она обнаружила, что даже деньги от продажи их берлинского дома, которые ее наивный супруг Курт доверил Пазетти, канули в прорву игорных домов Монте-Карло и Ниццы. Первой ночью в их каюте Вайль недоверчиво шарит рукой рядом с собой — и там действительно лежит его Лотте, которая недавно развелась с ним, которая недавно снова влюбилась в него. Он считает добрым знаком то, что они вместе плывут в Америку, чтобы там вместе с Максом Рейнхардтом осуществить постановку пьесы Франца Верфеля с красивым названием «Дорога обетованная». Это масштабная пьеса о триумфах еврейского народа над смертельными опасностями.

И вот они лежат в двухместной каюте, Курт Вайль и Лотте Ленья, и впервые за десять лет странствий, разочарований, эмиграции и надежд, после «Трехгрошовой оперы» и «Семи смертных грехов», после Отто Пазетти и Макса Эрнста — впервые у них есть время. И они воспринимают это время не как тягость, а как дар. За шесть дней пути через Атлантику они говорят о своем прошлом, о взлетах и падениях. Они много плачут под равномерный рокот двигателей. Но постепенно, день за днем они всё чаще обнимаются. И целуются. И занимаются любовью. Чувствуют свою неразделимость. Десятого сентября 1935 года эти двое разведенных, спускающиеся с корабля в Нью-Йорке, снова пара. «Не сразу понимаешь, любовь это или нет», — скажет однажды Лотте Ленья.