Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939 - [89]

*

Летом 1935 года госпожа Клюге из Хальберштадта лично забирает из Штутгарта роскошный белый «мерседес» — двухместный кабриолет. Машина на все времена. У нее осталось еще немного денег. На эти деньги она устанавливает на приборной доске рамку размером пять на семь сантиметров, с ее фотографией из паспорта и словами: «Помни обо мне, езди осторожно». Но ее муж и без того всегда ездит осторожно. А ее трехлетний сын Александр, уже тогда очаровательно неосторожный, потом напишет первую «Хронику чувств» [86].

*

При дворе бывшего императора Вильгельма II в Дорне, в голландской эмиграции, дела обстоят следующим образом: в девять часов — завтрак: хлеб, варенье, кофе. Император ест мало и быстро. Потом молитва. Императрица Гермина после завтрака нарезает круги по обширному парку на новом голландском велосипеде. Император, заложив руки за спину и слегка сутулясь, идет пешком в противоположном направлении. Иногда их пути пересекаются, и они машут друг другу рукой.

Императрица знает, что «супруги должны уметь иногда оставлять друг друга в покое». Но потом воздает все необходимые почести: «Я хотела бы дать ему хоть долю той любви, которую не может дать его народ, попавший в плохие руки».

Однако ее муж не очень нуждается в любви, он предпочитает проводить время в одиночестве. И это серьезная проблема. После ее ежедневного катания на велосипеде на часах, к сожалению, всего половина одиннадцатого. Она проходит в гостиную и думает, чем бы заняться, может быть, домашним хозяйством? Надо бы присмотреть за горничными, гофмаршалом, поварихой и камеристками, но у них всё нормально и без нее. Кажется, она нужна только трем ее верным таксам, особенно старшей, Сенте, которая еще помнит монархию.

После обеда она будет кормить уток в пруду, больше у ее императорского величества на сегодня нет никаких планов. Ах да, вечером будет еще легкий ужин в обществе супруга, потом он в сигарном салоне немного почитает ей вслух иностранные газеты, прежде чем откланяться и устало подняться в свои спальные покои.

В своих воспоминаниях она обосновывает эмиграцию тем, что, как говорил еще великий Лейбниц, у души нет окон, а «мы все — номады». Хм. Вообще-то у Лейбница были монады. Зато у Термины особое отношение к африканцам, неважно, номады они или нет: она почти не снимает свои любимые бусы из слоновой кости с изображениями маленьких слоников, подарок на свадьбу от вождя африканского племени из бывшей колонии Конго, который до сих пор считает германского императора своим господином, а ее, соответственно, госпожой.

*

Для Пабло Пикассо это год крайностей. Его офорты с минотавром пользуются огромным успехом, особенно «Минотавромахия» — его самая мощная графическая работа, вошедшее в историю произведение, где старый бог радуется молодым богиням. Это высказывание о бренности, об искушении и о неспособности человека освободиться из страшных древних тенет. Разумеется, это автопортрет. На Пикассо свалились мемуары его бывшей подруги Фернанды Оливье, наделавшие шума, но мало того — Мария-Тереза, его возлюбленная муза, беременна от него. Когда Ольга однажды заходит в мастерскую и видит округлившийся живот музы, она устраивает скандал и вместе с сыном переезжает в гостиницу. Пикассо разрывается; наступает, говорит он, «худшее время моей жизни». В окрестностях мастерской, на рю де Ла Боэси, он снимает квартиру для Марии-Терезы и дочери Майи, которая рождается в сентябре. Кажется, созданы все условия для начала новой жизни. Биологические факты таковы, что его жена Ольга наконец понимает — их браку приходит конец. Она начинает бракоразводную войну, Пикассо запирает мастерскую и перестает рисовать, чтобы не умножать «совместно нажитое имущество». К тому же он находится в тяжелом эмоциональном состоянии; в этом году он не напишет больше ни одной картины. Даже его новорожденной дочери Майе только на короткие минуты удается вытащить Пикассо из кризиса среднего возраста, который в виде ребенка от любовницы и сбежавшей жены виден всему Парижу.

*

Весной 1935 года доктор медицинских наук Готфрид Бенн, врач с Бель-Альянс-Штрассе, 12, Берлин, ставит Готфриду Бенну, поэту с Бель-Альянс-Штрассе, 12, Берлин, следующий диагноз: «Истощен, пуст, срочно необходима смена обстановки». Он поступает на военную службу, а точнее — становится начальником отдела 46 в военкомате Ганновера. Напоследок он прописывает себе двойную порцию женских визитов. В два последних дня марта он прощается с двумя своими берлинскими подругами — Тилли Ведекинд и Элинор Бюллер. А ранним утром первого апреля Бенн садится в скорый поезд до Ганновера, прибывает в пункт назначения в 12:51 и пятнадцать минут идет под проливным дождем к своему пансиону, где снимает комнату у некой фройляйн Затлер.

Но в комнате по ночам слишком светло, чтобы спать, кофе плох, телефон отсутствует. Неподходящий вариант, поэтому он переезжает на Брайте-Штрассе, 28/2. Трудно представить себе более унылую жизнь, чем та, что Готфрид Бенн ведет в бездушном военном управлении. С восьми до двух — служба по уставу, потом пустота долгих вечеров. И это всё в Ганновере, и без того не самом веселом городе. Он уже корит себя за оду нацистскому режиму весны 1933 года, которую он написал в каком-то ослеплении и еще дополнил жуткими эссе, а нацисты уже обо всём забыли и начинают преследовать Бенна за его ранние экспрессионистские стихи. От обеих своих любовниц он тоже устал, на конспирацию и организацию встреч уходит масса энергии. И в письмах он задает обеим, то есть Тиллерхен, известной как Тилли Ведекинд, и Морхен, известной как Элинор Бюллер, одинаковый вопрос: как бы они отреагировали, если бы увидели, что у его могилы плачет другая возлюбленная? На следующий день приходят два ответа: Тилли, его «земная любовь», отвечает так: «Думаю, общая боль объединила бы нас». А Элинор, «небесная любовь», пишет: «Ах ты, мерзкий ублюдок».