Любовь и память - [49]

Неподалеку от Михайла сидел Тодось Некраш. Насупив свои широкие темные брови, он вздохнул и мечтательно обратился к своему соседу, колхозному кузнецу Давиду Пружняку:

— И как можно так выдумать, что в аккурат все на правду похоже?

— Почему выдумать? — мягко возразил Пружняк, подкручивая пшеничный ус и лукаво усмехаясь. — Написал человек, как оно где-то было.

— А будто о нашей Сухаревке.

— Рабочие люди везде одинаковы, — вслух размышлял Пружняк. — Так, может, и враги ихние везде одним духом дышат. Может, тот, кто все это написал, и в Сухаревке был. Мало ли приезжает к нам представителей? Ходит, присматривается, что-то на карандаш берет. Назвался одним, а может, он совсем другой. Видели ведь наши в прошлый год на станции Остапа Вишню. Нарядился в замасленный брезентовый плащ, в юфтевые сапоги. А нашего ж брата не проведешь! Смотрят: вроде такой обыкновенный дядько, а вот под плащом-то белая сорочка с этим… галстуком. Сидел на скамейке, будто дремал, а потом достал из кармана книжечку и что-то пишет, пишет в ней… Тут наши языки-то и поприкусили.

— Да ну! Сам Остап Вишня, говорите? — недоверчиво взглянул на соседа Тодось. — Вот хоть убейте — не поверю! За каким бесом ему наша станция понадобилась! Нет, не может такого быть!..

— Как ты можешь не верить, если это правда? — удивлялся Пружняк, надвигая шапку на брови. — Наши спрашивали у дежурного по станции, кто, мол, этот человек? А тот подмигнул и говорит: «Об Остапе Вишне слыхали?» Так-то, брат! Они везде бывают…

Снова установилась тишина, только слышится голос чтеца. Собравшиеся слушают, боясь хоть одно слово пропустить из такой правдивой — то веселой, то печальной — повести об их жизни. Спору нет — все точно написано в этой книге. За чужими именами сухаревцы узнавали своих односельчан, хитровато поглядывали друг на друга и многозначительно перемигивались. А дума у всех одна: «Как она сложится дальше, трудная хлеборобская доля?»

XI

Первоклассники учились в здании старой школы. Михайлу здесь все до боли родное. И старый сад, и густое сплетение колючего боярышника вдоль забора, и в классах старые парты, на которых неумелыми руками вырезаны имена и фамилии… Все это так много говорило его сердцу, пробуждало воспоминания.

На уроке вдруг ему привидится в каком-то вихрастом ученике брат Вася, а девочке — Настенька. И подумается: «Недавно я с трепетом переступал порог первого класса школы, а вот теперь — учитель. Может быть, так и моему отцу кажется, что он вчера ходил в школу, а в действительности — уже позади война, и трудная жизнь в плену, и революция, и виски уже стали седыми… И дедушка когда-то был маленьким, и были у него свои мечты, но… нет уже и самого дедушки. Неужели и моя жизнь потечет так быстро, и стану я дедом, и горько буду усмехаться, вспоминая свои золотые сны? А первоклассники мои вырастут, разойдутся по свету. Изредка будут они приезжать в село, вспоминать при случае своего первого юного учителя. Как будут вспоминать? Что оставлю я по себе в их памяти?»

Снова и снова думалось ему, что тысячи, десятки тысяч его одногодков сейчас сидят в аудиториях техникумов, рабфаков, десятилеток, а он — отстал… И еще неудержимее его влекло, манило куда-то в далекие края, на новостройку, к настоящему делу. Но Гелех уговаривал не торопиться, внимательно присмотреться к жизни, прислушаться к себе, чтобы вернее найти свой, именно свой путь.

Под влиянием разговоров с Гелехом Михайло снова с наслаждением отдавался работе. Он любил играть с детьми на переменках, читать стихи или рассказывать что-нибудь, и они тянулись к нему. Щедрой лаской и доверием светились их глаза. Дети были такими непосредственными и порою беспомощными, что, кажется, лишь человек с каменной душой может не любить их, не идти каждую минуту к ним на помощь. Через детей Михайло все больше познавал и себя, и жизнь своих односельчан.

Чего только не услышишь от первоклассника!

Заиграются дети, а Михайлов взгляд, бывало, остановится на ветвистой, щедро облепленной цветом яблоне, и возникает вдруг не такое уж и далекое воспоминание, и учитель задумается. Подбежит девочка в цветистом платьице, робко прижмется к нему. Другие увидят и вмиг окружат его.

— А почему вы невеселый? — чистосердечно спросит девочка или мальчик.

— Невеселый? — улыбнется учитель. — Просто задумался.

— А нас к лету обобществят, и мы будем жить на ферме, — говорит девочка. — А от фермы до школы дале-е-ко…

— С чего это ты станешь жить на ферме? — удивляется мальчик. — Там коровы тебя забодают рогами.

— Не только я, — надувает губки девочка. — Всех детей обобществят. Бабуся наша сказала…

Дети вопросительно смотрят на учителя, и он должен объяснять, что это неправда, что есть злые люди, враги наши, которые всякую брехню выдумывают, и напрасно им верит бабушка.

— А наша бабуся говорит, что скоро Страшный суд будет, потому что церковь закрыли, — сообщил краснощекий карапуз. — А дядько Лизогуб в смоле кипеть будет, потому что он колокола церковные с колокольни снимал…

Стихийно возникает антирелигиозная беседа, которую приходится продолжить и на уроке.

Нередко по вечерам молодой учитель посещает родителей, рассказывает, как учатся и ведут себя первоклассники, советует, как помочь ребенку в учении. И там всего наслушается: и горем, и радостью поделятся с ним, и на бригадира или на соседей нажалуются. Чем он может утешить? Да от него вроде бы и не ждут какой-либо помощи, ему и за то благодарны, что он умеет внимательно выслушать. А на прощанье, провожая с уважением за ворота, наговорят столько похвал, что хоть мешок подставляй.