Луна за облаком - [23]

Ей показалось, что он заметил все это и усмехнулся про себя.

Она поспешно встала и вышла.

В тресте провожали на пенсию старейших сотрудников. Чимита Авевыразимо скучала. Все торжество просидела с незнакомыми. Флора оказалась за соседним столом с Трубиным. Чимита обиделась, что единственная знакомая оставила ее.

Поднимали тост. Кто-то сказал: «Мы тут все люди свои. Род­ство профессии нас обязывает». Трубин поднялся и перебил не то со зла, не то в шутку: «Ну так и выпьем за родство, за семействен­ность». Все засмеялись. «Это он со зла, все еще переживает уход Жены»,— подумала Чимита.

Она невольно нет-нет да и посматривала на Трубина. Соседка доверительно спросила: «Что — нравится? Это Григорий Алексеич J Трубин. Я училась с ним в институте, на одном факультете. Мы его · авали тенью отца Гамлета».— «Почему?»—«Профессор очень ценил его».

Чимита перестала смотреть на Трубина. Но она нисколько не забыла о нем и думала: «Почему от него ушла жена? Что он тако­го ей сделал?»

Трубин был сегодня для Чимиты какой-то таинственный и непонятный. Она готова была сыграть с ним в шахматы и снова ус­лышать от него слова о капитуляции. Пусть. Она бы с удовольст­вием даже разругалась с ним. Лишь бы видеть его близко и ощу­щать. как он раздражается от ее колкостей.

Он весь казался ей запретным, недоступным. «У него ничего не узнаешь, от него ничего не дождешься. Ну и пусть. Какое мне де­ло? Выбросить из головы и все. Пусть им занимается Флора. А кто она ему? Очередное увлечение Трубина? Почему этот Трубин ни разу не взглянул на меня? Он, что — забыл, как мы играли в шах­маты?»

Ей пришло в голову пойти устраиваться на завод железобетон­ных изделий. Удобно ли? Ах... Ну и что? «Меня здесь никто не зна­ет, но я все же специалист. Как-никак, а специалист. Я хоть не бу­ду видеть этого Трубина. Странно... А ему, что до этого? Ах, все равно, пойду на завод».

Она уехала, так и не дождавшись, что Флора подойдет к ней. Дома Чимита записала в дневнике:

«К запретному стремимся больше, чем к заветному. К неизвест­ному стремимся так же, как к запретному». Появилась запись и о Трубине:

«Он для меня неизвестен. Но он, безусловно, незаурядный че­ловек, и я сказала себе, что жизнь столкнет меня с ним, и я хочу этого».

Об уходе на завод она ничего не написала. От того первоначаль­ного желания остались у нее самые жалкие крохи...

Белобрысый парнишка закоперщик Васька, как очумелый, но­сится возле копра. Подбежит к направляющей стреле, если дядя Костя, высунув голову из кабины, крикнет:

— Залог!

Васька тогда смотрит на шкалу, закрепленную на стреле. За­лог— значит сделано десять ударов. Свая после десяти ударов пя­титонной бабы ушла в грунт на пять сантиметров.

— Еще залог!— орет Васька и, хотя у него на голове металли­ческая каска, проворно удирает за кабину копра или — реже — пря­чется за тело направляющей стрелы. Возле стрелы страшно. Над головой натужно ухает баба, бьет по оголовнику, прикрывающему верх сваи.

— У-у-х!

Под ногами вздрагивает и трясется земля, в коленях у Васьки дрожь. Рядом просвистел бетонный нашлепок — от удара бабы свая содрогнулась и кусочек бетона отлетел прочь. Этих нашлепков надо остерегаться. Особенно их много, когда дядя Костя бьет первый залог или когда он выпивши.

Еще залог, еще... Васька смотрит, прищурившись, протирает глаза и радостно кричит машинисту:

— Готова!

Это значит, что свая дала проектный отказ. В последнем залоге она вошла в грунт менее, чем на три сантиметра.

Васька машет руками крановщице Груше. Опускается якорь крана, на него цепляют сваю, и стрела крана медленно и величест­венно несет ее туда, где дядя Костя подготовил уже чалочный трос, чтобы поднять сваю, поставить ее точно в отметку, оставленную металлическим штырем. Свая поставлена, на нее опускают оголов- ник. Сейчас баба полетит вниз, и дрогнет далеко окрест земля и задребезжат стекла в домах. Со свистом во все стороны полетят бетонные нашлепки — берегись!

Залог, еще залог...

У дяди Кости настроение, по его собственному выражению «как у птицы». В груди приятная легкость и знакомое возбуждение от предчувствия чего-то хорошего. Он, конечно, знает, что все это оз­начает. У него в кармане деньги, полученные за обучение экипа­жей, и он может распорядиться ими, как того пожелает душа, благо жене ничего про этот приработок не ведомо.

После шестой сваи дядя Костя вылезает из кабины, потирая ладони и радостно оглядываясь. Норма перекрыта на одну сваю. Смене конец. Пора и шабашить.

Из-за шума работающих неподалеку копров разговаривать с Ванюшкой Цыкиным бесполезно, и дядя Костя предается размышле­ниям. За всю жизнь ему еще не выпадало на долю такого внима­ния всяких начальников. В каких только кабинетах не побывал он в эти дни: и у Шайдарона, и в парткоме, и в постройкоме. и у главного механика, и у диспетчера! Всем нужен дядя Костя, все интересуются его самочувствием, расспрашивают о копре и просят постараться на забивке свай, показать пример всем экипажам коп­ров, и, если понадобится, то откалымить две смены или полторы.

Сейчас он стоял возле своей заглохшей машины и силился вспомнить, чего он наобещал, на что дал согласие и кому дал.