Ловля ветра, или Поиск большой любви - [4]

«Фи», — сказали утром офисные девчонки, когда его «жигуленок», оставив клубы сизого дыма, исчез из вида. И она расстроилась. Ну правда, других вон подвозят на иномарках…

«Фи», — сказали они еще раз, когда узнали, что он водила…

«Кажется, водила, я и не знаю точно», — оправдывалась Неля и краснела от досады. Но это утром.

Зато теперь, на вольном воздухе, в лесу, когда его «жигуленок» ярко синел где-то внизу, а они забрались высоко-высоко, к облакам, — она была счастлива. И чувствовала себя молодой (и была молодой, да забыла об этом) и прекрасной.

Потом он скажет, что глаза ее тогда сияли как звезды. Или скажет не именно так, а как-то более сдержанно и менее вычурно. Во всяком случае, он поцеловал ее в обветренные губы. И она засмеялась, потому что сразу почувствовала доверие к нему. Ненавязчивый мягкий юмор, какая-то искренность во всем, что он делал или говорил, — все это располагало и заставляло трепетать душу: неужели он? Но выглядел он совсем не так, как она навоображала, засыпая на узком своем диване, который даже не раскладывала на ночь.

Не брюнет и, конечно, не блондин, которые вообще ей не нравились. Серый какой-то. Обыкновенный. Но душа, глупая, чему-то радовалась, и пела, и смеялась.

Они дико проголодались. Доехали до ближайшего придорожного кафе. Ели пельмени, пили вино. Разговаривали. Потом сели в машину, припаркованную где-то за шлагбаумом. И вдруг обступила их звенящая тишина, которую она испугалась, не могла вынести. Он положил руку ей на колено, как раз туда, где пряталась под юбкой резинка рейтуз. Розовых рейтуз!

Реакция была мгновенной и, пожалуй, даже неадекватной.

Кажется, она попыталась влепить ему пощечину, но в машине это неудобно. Он поймал ее руку, поцеловал.

— Прости, — сказал смущенно, — я что-то действительно слишком тороплюсь. Просто…

Он не сказал, что именно «просто». И потом, в их долгую супружескую жизнь, ей пришлось привыкнуть к тому, что он замолкал на самом интересном месте.

Всю обратную дорогу они молчали. Были пресыщены впечатлениями, полны до краев и не особенно нуждались в разговоре. Мелькали по обочинам дороги густо насаженные села, слепили глаза огни пробегающих фонарей, потом в салоне снова становилось темно и таинственно.

— Может быть, все же ко мне, — неуверенно и с каким-то, непонятным ей тогда, оттенком спросил он уже у подъезда ее дома.

— Нет! — резко сказала она и хлопнула дверью, не спросив, увидятся ли они еще.

«Ну, тогда я тебя уже просто испытать хотел, — неохотно пояснил ее, к тому времени уже седой, муж — все же нечасто встречаются девушки, умеющие так решительно говорить "нет". Тогда я сразу решил: моя!»

А она ему про материны розовые панталоны, которых так стыдилась и которые в итоге составили ее счастье, так и не рассказала. Постеснялась. А ведь как знать, будь на ней тогда призывно кружевное белье и никаких панталон, может, и рассказывать-то сейчас было не о чем.

Закончить хотелось бы призывом из «Троицкого листка» позапрошлого века: «Слушайтесь, детки, своих родителей. Они плохого не посоветуют».

История одного падения

Виолетта Жемчужникова собиралась на работу. Реденькие белесые волосы, бледное от весеннего авитаминоза лицо, украшенное крупным носом, большие руки, не знающие маникюра — вот что такое Виолетта Жемчужникова. Это родители ее решили когда-то, что уж коль скоро фамилия дитяти столь известная и блистательная, то и имя должно быть фамилии под стать. Назвали новорожденную Виолеттой. А какая она Виолетта, скажите на милость — ни кожи ни рожи. Она сама так о себе говорила, страдая от вопиющей этой несуразности. И, в общем, была права.

Итак, собиралась Виолетта на работу. Впервые за долгие месяцы — без раздражения, громких вздохов и малодушного желания поваляться еще в постели. Причина — ярко играющее солнце, уже с утра упругими жаркими лучами глядящее во все три окна Виолеттиной квартиры.

«А, выпью кофе, — решила молодая женщина и махнула нетерпеливо рукой, — некогда чай ждать». Ну раз кофе, тогда уж и молоко. Виолетта зависла над раскрытой дверцей холодильника, выискивая помятую упаковку сгущенного молока, весь пост мозолившую глаза и куда-то пропавшую.

Да, шел Великий пост. И Виолетта Жемчужникова уже месяц не пила кофе. Во-первых, потому что очень его любила. А во-вторых, потому что психика и без того утончается во время поста, и если еще взбадривать организм кофе, то эмоции начинают просто захлестывать. Так было у Виолетты. Но, вероятно, так было и у других постящихся, ее коллег, потому что в обычно дружном их коллективе примерно к середине поста начинались ничем другим не объяснимые свары.

Ух, до чего же вкусно! Сладкий горячий кофе веселил кровь. Та начинала бежать быстрее по сонному Виолеттиному телу, оживлять его, будоражить, наполнять жизнью.

Надо же, всего-то маленькая чашечка крепкого кофе — и такой эффект.

Позже Виолетта вспоминала слова Хемингуэя: «Сначала ты берешь порцию виски… Эта порция берет еще порцию… а потом виски берет тебя». Потому что дальше было так.

Танцующей от неожиданного вдохновения походкой, радуясь беспричинно и щурясь от весеннего солнца, Виолетта прошла половину ежедневной своей дороги на работу. И ничего плохого с ней не случилось.