Ловец птичьих голосов - [17]

Целился немного выше пояса — так надежнее. Выждал, чтобы возле него собралось побольше солдат, и тогда выпустил длинную очередь — почти весь магазин. Обрадовался, увидев, что с десяток немцев, словно манекены, повалились в клевер.

И снова груша осыпала его корой, щепками и плодами. Она содрогалась от вражеских пуль, будто дрожала от бессильной ярости, что ничем не может ответить на удары.

«Когда-нибудь ее спилят на дрова, — подумал Василь, — ведь все равно усохнет. И не одна пила да топор затупятся от металлических ос. А горит высушенная груша отлично, жар из нее отменный…»

В этот миг его левое плечо резко дернуло, пальцы соскочили с пулемета. Глянул — несколько дырок вспорото на гимнастерке. Шевельнул, попробовал согнуть в локте руку — жгучей болью отозвались мускулы. Но рука покорилась ему: видно, кость не зацепило.

«Еще повоюем», — сказал он себе и перевязывать рану не стал, хотя на рукаве проступило бурое пятно, расплываясь продолговатым блином. На том свете перевяжут… И послал немцам гостинец в ответ.

Быстро поставил новый магазин, чтобы быть наготове, если фашисты снова подымутся в атаку. Прикинул, не подпустить ли их поближе, чтобы каждая пуля наверняка попала в цель. Однако так трудно угадать. Под Коростенем друг его Миша Смолин тоже выжидал, подпустил поближе врага, да только и успел выпустить короткую очередь — гранатой накрыли его. Впрочем, прицельный огонь можно вести и на значительной дистанции, если зажать нервы в кулак. Ну а ему горячиться нечего — нужно просто уложить побольше фрицев. Как можно больше. Чтобы надолго запомнились им дорога на Красностав и вот эта груша-дичок…

И вдруг не поверил своим глазам — немцы начали отступать. «Обожглись!» — трепыхнулось сердце. Но радость его тут же пригасла — отступали только с левого фланга. Он понял — взяли назад, чтобы выйти за предел попадания пулемета, а затем — к черемуховой лощине. Оттуда они его как птичку подстрелят.

Выпустил по ним несколько коротких очередей, на какое-то время прижав к земле. Потом увидел, что у него остался последний диск с патронами. Теперь жизнь его держится лишь на этих сорока семи пулях. Они сейчас были так милы ему, так дороги: больше патронов — меньше врагов, секундой больше жизнь его, Василя Озерана. Что бы только ни отдал, лишь бы этих обыкновенных гильз со смертоносными наконечниками было хоть немногим побольше! Они ему так необходимы, как цветы для первого свидания. Свидание, естественно, состоится — с той, с которой рано или поздно каждый должен встретиться…

Когда умерла его мать и лежала в гробу на удивление праздничной и спокойной, тетя Степанида утешала его, малого, чтобы он не плакал, что мать собралась ехать в гости — далеко-далеко. А он все равно плакал и спрашивал, когда же встретится с нею, и тетя Степанида обещала, что они обязательно встретятся, только пусть это будет попозже, намного позже, когда Василько станет старым. Он тогда не хотел быть старым и, значит, не будет…

Ему захотелось пить. Весь день мучила жажда, но в напряжении боя забывалось о ней. И вот только сейчас, когда он подбивал итоги своей жизни, вспомнилось о воде, и мысль о ней становилась все более невыносимой. Там, в черемуховой лощине, есть родник с холодной влагой, но туда нельзя добраться. Если бы рядом стояла березка и была весна, родничков ему хватило бы — вражеские пули наклевали бы их в белоствольной.

А сок березовый — чудесный. Пьешь и не напьешься. Может, потому, что так медленно капает в банку. Выпьешь, и пока снова набежит, еще сильнее тянет пить…

Как-то с ребятами выбрались весной в лес и забыли с собой ножик. Опомнились далеко от дома, возвращаться не хотелось никому. Внимательно следили за дорогой — может, попадется подходящая железка. Василь увидел под ногами ржавый гвоздь, его подняли, и уже не такой бесцельной казалась прогулка в лес. Выровняли на пне ольховым поленом находку, проделали в корне молодой березы неглубокие отверстия, сорвали по сухому стеблю какой-то травы и тянули сладковатый терпкий напиток. Даже в голове от того смакования шумело. Никогда ему так больше не пилось, как в том весеннем лесу из корня молодой березы…

Он протянул руку, достал сбитую немецкой пулей зеленую, с рыжеватым налетом грушу, надкусил. От горечи свело скулы, облизал шершавые губы, вытер рукавом вспотевший лоб.

Немцы поднялись в атаку. Василь прикипел к пулемету. Еще есть целый боевой диск. А расстояние до врага потихоньку сокращается. Главное, не спешить. Но и не промедлить тот миг, после которого может быть уже поздно. Помни о Мише Смолине!..

Он не стрелял, и немцы двинулись на него беспорядочной гурьбой, толпясь друг перед другом. Все ближе и ближе их лица, искаженные гримасами бешеной радости. Василю слышен топот сапог, ему кажется, что они грохочут по его груди. Раненая рука слегка дергается, но усилием воли удается удержать эту дрожь.

Нервы у немцев сдают, они шагают все быстрее, и вот уже бегут, он слышит отрывистую немецкую брань — все, пора кончать! Нажимает на спуск, из ствола вылетают, сеются веером благословляемые ненавистью пули, и там, где они спотыкаются, падают мертвецы…