Ловец птичьих голосов - [16]

Догнал ее возле самого дичка. Оля прижалась к шершавой коре щекой и обнимала дерево, словно искала у него защиты. И уже почти спокойно подходил, прикуривал папиросу.

— Колючая ты, — сказал, — как этот дичок. — И положил ладонь на ствол дерева.

— Колючая, Озеран, — эхом отозвалась. — Боишься, что уколешься?

Его не удивило ненужное обращение по фамилии. Он только улыбнулся и с размаху прихлопнул рукой острую колючку.

— Глупый, вот глупый! — всхлипывала девушка и рвала платочек, обвязывала окровавленную ладонь.

А потом они сидели в глухом спорыше, вот здесь, возле дичка, и долго что-то говорили друг другу. Слов находилось так много, что нельзя было никак выговориться до конца, и прижималась к нему покорно и доверчиво. Рассвет долго искал их, пока не нашел в неостывших объятиях. Где-то тарахтела телега, хрипло ржали кони…

Упал Василь возле знакомого до боли дерева, и слово «боль» не было красным словцом: тут им пролита первая капелька крови, он еще поискал ту давнюю колючку и не нашел. Лежал в запорошенной зеленой постели, услышал вдруг отрывистое «не надо» и ощутил на губах солоноватую горечь, которая еще напомнила губы любимой. Но она и та майская пора были далеки и недостигаемы, а впереди катилась на него вражеская смертоносная цепь.

И уже знал, что ему делать. Расставил удобнее сошки пулемета, положил рядом запасные диски с патронами, припал к прикладу. Враги сравнялись с передним краем обороны. Безмолвие встретило их, и они осмелели, выпрямились во весь рост, двинулись вперед быстрее и нахальнее. До них оставалось каких-то триста или двести шагов, и он подумал, что пора начинать. Плавно нажал на спуск, и сразу его задергало, затрясло. Там, впереди, несколько фигур упали на клевер и замерли в вечном ожидании. Другие, вероятно, еще ничего не поняли, продолжали идти с автоматами, настороженно свисавшими с груди, небрежно поддерживаемыми руками. Это уже потом пули застучали по стволу дичка, выклевывая из него щепки и кору — так, словно к работе приступили невидимые гномы-дровосеки.

Василь глянул, как сбоку прыгают пустые гильзы, раструшивая легкую пыльцу дыма, и пулемет на миг умолк. Патронов у него не так уж много. Сорок семь их всего в диске, а дисков только четыре. А там впереди — сколько у него врагов? И он начал считать их, да на восьмом десятке сбился. Если бы все пули попадали в цель!..

А немцы снова осмелели, и пришлось немного сбить с них спесь. Еще несколько вражеских солдат упало в клевер, потом еще. Стрелял теперь только короткими очередями.

Немцы залегли, догадываясь, что у него кончаются патроны, и решетили дерево. Пули впивались в ствол, щелкали по веткам, обсыпали Василя корой, ветками и совсем зелеными еще плодами. Он улыбнулся: «Маскируете сами же, гады». И снова надолго притаился. Не стреляли и немцы…

Скосил взгляд влево и четко увидел платье Оли, ее разметавшиеся волосы. Хотел крикнуть, чтобы убегала, как понял, что бредит наяву, что это свежая контузия дурманит ему сознание. Но ему сразу же стало легче от неожиданного видения. Здесь… это было здесь… Где-го вдали тарахтела телега, ржали кони, они спустились в черемуховую лощину и там встретили солнце… Потом встречались чуть ли не каждый день. О будущем не хотелось думать — так хорошо было им в тогдашнем настоящем. Но началась война, и он с первых дней ее далеко от села. А Оля… Он так и не знает, что с ней. Война перепахала нивы и все дороги…

Может, там она, в Красноставе, за его спиной, куда рвутся вражеские солдаты. Провожала, говорила — будет ждать хоть всю войну. Больше не видел ее, не слышал.

Теперь судьба прислала его защитить свою любовь.

И любовь свою, и тихие хаты, в которых селились и радость, и печаль, и каждодневные хлопоты, которыми живет, держится на земле человек.

Никогда раньше не задумывался над привычными словами: родной дом, родная земля. И вот лишь теперь, когда прошел с горем-войной несколько сотен километров, оставляя с боями незнакомые села и незнакомых людей, поля и леса, такие похожие и непохожие на те, что видел на своей маленькой родине, которая олицетворялась в конкретном названии — Красностав, — только теперь, чудом уцелев в кровавых столкновениях и остановившись возле обыкновеннейшего дерева, каких на земле, может, миллионы, осознал он все это, остро пронзенный чувством родственности со всем, что даровано ему под одним-единственным солнцем на одной-единственной земле. Щемяще сжало горло, словно остался последним сыном своего края и этот измученный край с надеждой и тревогой смотрит на него, своего защитника…

Забылась та страшная своей непостижимостью минута, когда отступал с пулеметом и не дано было ему осмыслить свое состояние и торопливые шаги, которые вели его подальше от гибели. Теперь бы это можно назвать выбором удобной позиции.

Небольшой холм давал ему неограниченный простор для обзора местности. Ствол дичка в какой-то мере защищал от вражеского огня. А они, проклятые пришельцы, были у него как на ладони.

Василь увидел, как офицер подал знак рукой, и фашисты снова поднялись на ноги и бросились вперед.

— Ну-ну, подходите ближе, голубчики, — сквозь зубы выжал Озеран и взял на мушку офицера.