Ломая печати - [8]

Разве мог не знать их я, уроженец Петржалки!

Той самой Петржалки, на которую я все еще смотрю поверх знакомой картины.

Поверх западного немца, который тащит свои баржи уже там, у австрийской границы. Поверх пристани, где скрипят краны над тоннами зерна, пирита, руды, чечевицы, хлопка, стекла и железных труб. Поверх пароходов, пароходиков, лодок, буксиров, легких моторных лодок и красивых, изящных белых пассажирских судов, которые плавают до самого Черного моря; поверх складов, элеваторов, пакетов, мешков, ящиков, буев; поверх набережной, где порой кричат продавцы фруктовых вод и не спеша слоняются грузчики, таможенники и моряки, австрийские, советские, югославские, венгерские, румынские и наши; то есть поверх всей этой славной пересадочной станции, ворот Центральной Европы, открывающих им путь на Ближний Восток и Балканы — поверх братиславской пристани.

Напротив, за Дунаем, под дубом Наполеона, остановилась молодая парочка. Я упираюсь лбом в стекло.

Сколько же мне еще ждать? Молодые люди уселись на лавочку. Зачем, собственно, меня сюда позвали? Влюбленные обнялись. Есть ли вообще тут, в этом знаменитом институте, что-нибудь об этих моих французах? Или просто бросить все это? До чего все просто для парочки на том берегу! Да, кстати, добрый старый учитель французского! Почему это он пришел мне на ум? Все те годы, что он нас учил, я — благодаря той французской могиле и сведениям о коменданте Дамаска — пользовался его протекцией. Даже в старшем классе, когда я спутал «крестьянина» с «рыбой», создав превосходный литературный образ: «Бедная рыба шла на базар продавать крестьянина», он и тогда вместо того, чтобы поставить мне пятерку[2], лишь дружески погрозил мне пальцем. А однажды, когда я под крышкой парты читал Вийона, он лишь покачал головой: «На это, приятель, у тебя еще будет достаточно времени!» Будь он сейчас рядом, подумал я, он бы наверняка помог мне.

Ну а пока я смотрю на сверкающую гладь Дуная и барабаню пальцами по стеклу. До тех пор, пока стройная брюнетка не отстучала у меня за спиной на скрипящем паркете четкий ритм молодых шагов и не защебетала вместо извинения:

— Мы заставили вас ждать, да? — И протянула мне несколько листков. — Возможно, они вам помогут.

Я просмотрел бумаги — размазанные копии машинописных страниц — и стал читать французский текст: «Донесение о создании, организационных основах и боевой деятельности группы французских бойцов в Словакии в период 28 августа — 1 ноября 1944».

Листки словно загипнотизировали меня.

— Вам что-то не нравится? Это не то, что вам надо?

Я чувствовал, как у меня кровь стучит в висках.

— Я думаю, это именно то, что мне нужно, — запинаясь, пробормотал я, лишь потом осознав, что хотел сказать нечто совсем другое. — То есть я хотел спросить, все ли здесь. — Ибо те листки, что я держал в руках, производили впечатление чего-то незаконченного.

— Вы правы, это не все. Согласно регистрационной карточке здесь должно быть двадцать шесть печатных страниц. А минимум треть из них отсутствует. К сожалению, больше мы ничего не нашли. — Она виновато пожала плечами.

Я набросился на текст. И забыл обо всем на свете. О брюнетке, о плохом настроении, о влюбленных под дубом Бонапарта. И о солнечном дне, который можно было провести за более приятным занятием, чем ожидание в архиве.

Достаточно было прочитать первые абзацы, чтобы понять — это компас. Это утес, и взобраться на него — значит овладеть ситуацией. Увидеть ее начало, к которому, разумеется, понадобится найти и конец. Это был ключ. Или если не ключ, то хотя бы ключик к сложной загадке. Проводник по запутанным лабиринтам.

И по сей день не знаю, поблагодарил ли я тогда, попрощался ли: я сразу помчался в редакцию. Прямо к шефу. Ворвался к нему и бросил добычу на стол. Он оценил ситуацию с первого взгляда.

— Когда выезжаешь? — спросил он по-деловому, как человек бывалый.

— Завтра. Или, может, послезавтра, — прикинул я возможные варианты.

— Что тебе для этого надо?

— Машину и много места в газете. Целые полосы.

— Первое — изволь, а насчет второго — посмотрим. Я издаю не календарь, а ежедневную газету. Мне нужны репортеры, а не писатели.

На другой день я зашел проститься. Перед зданием редакции стояла видавшая виды «шкода». В ней спортивная сумка, в сумке зубная щетка, пижама и те двадцать страниц заключительного донесения. Мое спасение и надежда.

— Ни пуха ни пера, — проворчал шеф. — А кстати, как ты, собственно, собираешься начать?

— Будь спокоен, — заявил я решительно. — Разберусь.

ПРОЛОГ

Когда Гитлер начал на востоке генеральное и, по его мнению, последнее наступление на Сталинград и Кавказ, захватив к этому времени Севастополь и Ростов, а Красная Армия с тяжелыми боями отступала; когда «лиса пустыни» Роммель ломал хребет британцам, разбив их оборону у Тобрука и взяв в плен тридцать пять тысяч солдат, достиг Марса Матрук, самой восточной точки африканской экспедиции; когда державы оси, упоенные триумфами, ликовали в предвкушении скорой победы, когда многие потеряли веру в способность союзников разделаться с Гитлером, маловерные падали духом, колеблющиеся метались в сомнениях и склонялись то в одну, то в другую сторону, то есть в тот самый момент, когда пошатнулась вера в будущее, два французских офицера с помощью хитроумной выдумки выбрались из немецкого лагеря для военнопленных Виденау (военный округ Бреслау VIII/6, вблизи оккупированной Чехии и Моравии); другие заключенные, спрятав их в ящики, забили гвоздями и вынесли из лагеря.