Ломая печати - [52]

Они даже глаза раскрыли от удивления. Закуривали сигареты одну от другой, и мне казалось, что они уже не допрашивают меня, а скорее слушают. Ну, тогда я набрался смелости и выложил все как есть. Как еще год назад я хотел уйти из дома, но отец разгадал мой замысел и воспрепятствовал в его осуществлении. «Есть у тебя совесть? — упрекал он меня тогда. — Или ты не знаешь, что за времена теперь и какой у нас завод?»

Разумеется, я знал все. Завод выпускал моторы для танков и грузовые автомобили. Всюду сплошь эсэсовцы, проверки, охрана. Уйдешь — это значит, что через час это узнает каждый. Отец, гонщик, с утра до вечера испытывал моторы, летом, зимой, в дождь, в снег — на четырех колесах и с открытым кузовом, все время около завода, каждый его знал; брат был конструктором на дизелях. Исчезнуть — значило навлечь беду на всю семью. Концлагерь. Но я хотел бежать. Не мог больше. Только как бы схитрить, чтоб это не походило на побег? «Ага, вот так», — пришло мне как-то в голову. Когда начинали гудеть сирены, предупреждая о воздушном налете, надо было вывезти все готовые машины с завода — таков был строгий приказ. А сразу после отбоя снова привезти их на завод. Машины выводили в основном немцы: тем самым они спасали свою шкуру, потому что быстро оказывались вне опасности, далеко от завода, в то время как мы выбегали из ворот, когда бомбардировщики уже кружили у нас над головой. Но один из эсэсовцев — и на этом я и сыграл — всегда возвращался поздно, через час, а то и через два после тревоги, а это время загорал и купался в реке, поставив машину в укромное местечко. А для меня это был удобный предлог. Я как следует продумал все и подготовился удрать. При первой же тревоге я выбежал с завода и айда туда, где устроился эсэсовец, а когда сирены возвестили отбой, а он все еще купался, я сел в машину и вернулся на ней на завод. Меня спросили, где я взял машину. Я притворился идиотом. Машина стояла у реки, объяснял я, а кругом ни души, тревога уже кончилась, вот я согласно инструкции и привел машину назад. Машины водить я безумно любил, это знали все, это у меня было в крови — я в отца, так что никто не удивился. И все сошло. Но через час эсэсовец пришел пешком на завод и сразу поднял крик — кто у него украл машину. Привели меня, и он сразу: «Dieser Kerl, hat mich bestohlen»[18]. А я на это по-простецки, что я действовал по инструкции, тревога давно кончилась, машина стояла, нигде ни души. Немец знал, что я прав, но это его так разозлило, что он бросился на меня. А какой я вырос — видите сами. Природа не поскупилась, не экономила на мне: рост добрых два метра. Я, как бы защищаясь, отшвырнул его, двинул ему разок как следует — и давай бог ноги. Меня уже не поймали. И теперь всем оставалось думать, что я удрал со страху. Домой я не вернулся. Ночью перешел границу. У знакомого, в Рыхнове, раздобыл еду и деньги, в Горной Бечве мне посоветовали, как попасть в Словакию, и вот я здесь.

Все трое сидели, уставившись на меня, словно готовы были слушать до вечера. Когда я кончил, один сказал:

— Покажи эти деньги.

Я достал их из рюкзака. Он посмотрел их и вернул мне.

— Хорошо, — сказал второй, — пойдешь с нами.

Мы встали и тронулись в путь. Что теперь со мной сделают? Я ломал голову, прикидывая так и этак, но уже не так опасался, как вначале. Меня опять вели лесом, лугами, пока мы не добрались до какого-то хутора, и здесь мне приказали: «Здесь будешь ждать, но никуда ни шагу; хозяин о тебе позаботится».

Что делать, я ждал, хозяин меня кормил, а я помогал ему в работе по двору. Он ничего не спрашивал, я ничего не говорил. На третий день, под вечер, пришел один из тех троих, угостил меня сигаретой и хлопнул по плечу:

— Все в порядке! Все точно.

— Что точно? — полюбопытствовал я.

— Да эта твоя история, хитрец. Связные нам все проверили и в Рыхнове, и в Бечве, поэтому мы тебя сейчас, к твоему сведению, доставим в Турец. Туда идут такие, кто любит немцев, как ты. Собирайся в дорогу.

Они помогли мне добраться до самой Жилины. Как раз, когда все началось. Стрельба. Немцы, тревоги, мобилизация; я явился в казармы. Меня определили в часть. Командовал нами надпоручик Дилик. Мне дали винтовку. В первый раз в жизни я держал в руках оружие. Мы куда-то шли маршем, потом нам приказали идти на Райец, преградить немцам путь в долину. Мы взорвали мост, зарылись в землю, появились немцы. Мы скосили их из укрытия. Там я впервые понюхал пороху. Другие немцы нас обошли, и мы отступили. Та деревня называлась Вишневе. Мы залегли в лесу. Утром мы выглянули и не поверили своим глазам — дорога заполнена немецкими бронетранспортерами и солдатами, которые поджигали дома. «Вперед!» — скомандовал надпоручик, и мы выскочили из леса. Но теперь немцы косили нас. Да, война не всем по зубам! Первый раз в жизни я был в таком бою, где и мертвые и раненые, и убегал от немцев; мне и до сегодняшнего дня стыдно за это. Наших там осталось человек пятьдесят, а немцы потеряли танк с экипажем.

Тогда нам сообщили, что Жилина пала и бои идут у Стречно. Но на нашем участке немцы не продвинулись ни на пядь. Ночью разразилась гроза. Я стоял в карауле. Блеснула молния, и в ее свете я увидел двух немцев. Что они там делали, как туда попали — и посейчас не знаю. Но на войне случаются самые непонятные вещи. Мы увидели их, а они нас. И мы выстрелили друг в друга. Я целился хорошо. И один солдат упал. Выкрикнул только «а-а-х» или что-то вроде, словно сломался — и нет его. Второй исчез. Я весь дрожал; когда надпоручик увидел, в каком я состоянии, он приказал: