Ломая печати - [51]

Часы снова пробили. Я как-то не заметил, сколько раз. Нервы у меня как натянутые струны, я еще весь на взводе. Лишь перед гонками я переживаю такие муки. От напряжения учащается пульс. Сердце бьется быстрее. Пытаюсь дышать глубоко. В голове словно вспыхивают искры, рой мыслей, одна сменяет другую. Которая машина вылетит первой? Как «катапультироваться» со старта? Как промчаться через первый левый поворот?.. Все гонки целиком так перебираю, какой уж тут сон! Какие гонки вспоминаю? Пятьдесят раз — пришел первый, восемнадцать раз — второй, девять раз — третий, Нюрнбергринг, там я был пятым. Ну и гонки были! Господи! Сто семьдесят четыре поворота, восемьдесят четыре часа без перерыва, грязь, туман, дождь… «Альфа-Ромео», БМВ, «бугатти», «мазерати», «феррари», «опель», «порш», «рено», «вольво», «форд». Или это были Международные альпийские?.. В самом деле, что это было? Дубна Скала? Или Льеж — София и обратно? Или Петровице? Кстати, Петровице! Они лезут мне в голову то и дело. Наверное, потому, что там было начало всех этих приключений. Я прямо как сейчас вижу эту сцену: эсэсовец, которому я влепил затрещину, показывает на меня и скулит: «Это тот поганец, который меня ударил!» Для меня это был превосходный предлог, чтобы исчезнуть. Я только передал своим домой, что бегу. И в тот же день уже был за границей протектората. У отца был знакомый в Рыхнове. Я разыскал его и рассказал все как на духу: хочу в Словакию. Он дал мне умопомрачительную сумму. Двадцать тысяч крон. Рюкзак мяса — добрых десять кило. И к тому же еще совет, как туда попасть тайными тропками. Я тотчас пустился в путь. Три дня блуждал по лесам, а в последнюю ночь зарылся в сено в сарае, стоявшем на поляне. Когда рассвело, я услышал голоса. Говорили по-словацки. Двое мужчин и женщина. Они косили траву. Я осторожно выглянул. Поздно! Они заметили меня. С недоверием смотрели, как вылезаю из сена.

— Что ты тут ищешь? — спрашивают.

— Птичек! — Мне на ум не пришло ничего лучшего.

— Чех? — интересуются.

Мне нечего было скрывать. Поэтому я спросил, где я.

— В Петровице.

Они увидели, что мне это название ничего не говорит. Поэтому добавили:

— У Велькой Бытчи.

— В Словакии! — счастливо воскликнул я.

— А где же еще? Ты голоден?

Расстелили на траве платок, угостили меня хлебом и салом. Я спросил, сколько я должен, и вытащил эти протекторатные бумажки.

— Ничего, — ответили они. Один из них вскоре ушел, а через час вернулся.

— Пойдем со мной, — проворчал он.

Он вел меня по лесам, лугам, минуя дороги, тропинки, избегая деревни, пока мы не подошли к какому-то строению. Такое странное что-то — не дом и не сарай.

— Подожди здесь, — приказал он и исчез.

Можете себе представить, что в голове у меня бродили всякие мысли. Что это за люди? Куда это они меня привели? Не выдадут ли меня жандармам? Уйти или остаться? И тут я сказал себе: «Перехитри их. Подойди немного к опушке леса и посмотришь, что будет». Я накинул на плечо лямку рюкзака, сделал несколько шагов, и в этот момент у меня за спиной раздалось:

— Куда это, молодой пан?

Я даже дышать перестал — ну, думаю, это конец, жандармы. Мне стало ясно: все это время, что я размышлял о своей судьбе, за мной откуда-то наблюдали. У меня была наготове отговорка, что я заблудился, мол, на прогулку пошел, но я и сам понимал, как это смешно. Да отговорка и не понадобилась. Из-за стены строения показались двое, потом еще третий, они обступили меня и велели сесть. С минуту разглядывали, а потом один спросил:

— Так ты, значит, пришел искать птичек? И хочешь их найти?

— Хочу, — кивнул я.

— А откуда ты пришел их искать?

— А вот оттуда, из-за гор, — махнул я рукой за спину.

— А как тебя звать?

Я вытащил из кармана немецкую кеннкарту, и они присвистнули.

— По-немецки говоришь?

— Конечно.

— Ну, расскажи нам о себе. Как следует, по порядку. Кто ты. Что ты. Откуда ты. Как это, что у тебя немецкая кеннкарта. Посмотрим, что у тебя в рюкзаке и что при себе. Можешь начинать.

У меня не было выбора. Но где-то глубоко внутри все же тлела искорка надежды. «Если б это были жандармы, они бы наверняка отвели меня в город, а не допрашивали здесь, в лесу, в этом страшном здании». И я все поставил на карту. Глубоко вдохнул и начал.

О Копршивнице, где родился. Как после Мюнхена немцы ее забрали в последний момент, так что у нас даже не было времени бежать, хотя граница была метрах в пятистах от нас. Об автомобильном заводе, «Татровке», где я выучился на автомеханика. О дедушке, который работал еще на фабрике, где изготовляли экипажи, и умер от отравления красками — у него открылось кровохарканье. Об отце, который на той же самой фабрике выучился перед первой мировой войной из механика на шофера-испытателя, потом стал гонщиком, объездил всю Европу, был на «ты» с самыми известными гонщиками мира.

Они слушали со все более возрастающим, напряженным интересом. Это подбодрило меня.

— Отец, по его рассказам, испытывал и открытие «Татровки», первый двухцилиндровый автомобиль с воздушным охлаждением — новое слово в мире автомобилей, революция. И зимой в двадцать первом сумел проехать на этой машине из Штрбы до Ломницы. Никто не хотел верить, что он пробился на машине через высокий снег, пока кучера не подтвердили, что он их обгонял. С тех пор эта машина получила имя «татра». А позже и весь завод. Так что все в честь Татр.