Ломая печати - [53]

— Поедешь с легкоранеными через Мартинские полонины в Турец. Тем более что ты чех, а тут у нас одни словаки; ты должен где-нибудь доложиться, лучше всего в штабе в Мартине.

Так я попал в Турец — и прямо в Склабиню. Там суматоха, все вверх ногами, докладывать было некому, мне только сказали: «Винтовка у тебя есть, патроны тоже, вот и хорошо. Ступай к суворовцам». Определили меня, не успел я и оглянуться, а уже приказ: построиться, и на грузовых машинах айда к Дубной Скале. И там я увидел французов. Их командира, офицеров, которые погибли, солдат и «татру». У меня даже сердце подпрыгнуло. Я не верил собственным глазам. Превосходная тридцатка, мечта каждого таксиста, прочная, надежная, шестиместная, кузов толщиной в полтора миллиметра, двадцать четыре лошадиные силы. Она стояла перед каменоломней. Остравский номер, капот открыт, и в моторе кто-то копается. Потом он сел за руль и пытался завести мотор. Машина никак не реагировала. И так это повторилось несколько раз. Абсолютно ясный случай. Ток был, но он шел только в распределитель. Надо было посмотреть, не повреждена ли изоляция приводного кабеля или там замыкание прерывателя, но этот человек делал явно не то. Я не удержался и подошел. Предложил ему: «Можно взглянуть?» Он поднял голову и забормотал что-то, наверняка не по-словацки и не по-чешски. Ну, тогда я ему повторю, подумал я, может, он из-за этой стрельбы и взрывов не понял. И он что-то мне проворчал, но теперь было ясно — это француз. А я по-французски ни бум-бум! Единственный язык, на котором я говорю как по-чешски, это немецкий. Что ж, попытка не пытка, я попробовал объясниться по-немецки. И он ухватился. Говорил через пень колоду, но мы все же договорились. Говорю ему: это распределитель. Он не понял, но пустил меня к мотору. Я не ошибся. Дело было в изоляции. Не успел он насчитать до ста, как машина завелась.

— Ты специалист? — спросил он.

— Я выучился на механика. Работал на заводе.

— А машину водить умеешь?

— Еще как! — Сердце у меня забилось в надежде.

— Ну тогда подожди у машины. — Француз убежал в каменоломню, а через минуту вернулся. — Ты останешься у нас. Будешь водить эту машину.

С той минуты я стал шофером французов. У меня и флажок был на капоте. Восстание, война, обязанности поглотили меня целиком. С французами я ездил по их трассам и днем и ночью, на фронт, в разведку, в тыл, возил раненых; когда было надо, я мог погрузить и пятнадцать человек, шестерых на крышу. Меня посылали и с провиантом, и со снаряжением, боеприпасами, и иногда мне начинало казаться, что я что-то вроде «прислуги для всего», как говорят немцы, этакий Фигаро, «Шофертатра сюда, Шофертатра туда!». То кричит лейтенант Леман. Шофертатра! То приказывает сержант Ардитти. Шофертатра! Что-то требовал прапорщик Лефурк, на чем-то настаивал ротмистр Корнебуа. Что-то хотел отвезти Жихар. Сержант забил всю машину винтовками. «Шофертатра! Ну, давай! Слушай! Где ты пропадаешь? Поди сюда! Живо! Эй, Шофертатра!» Но все это не могло омрачить и малейшей тенью то огромное счастье, от которого у меня перехватывало дух, — я воевал против немцев, да еще за рулем «татры».

Трудности сначала возникли только с именем и фамилией. Адольф Вьержмиржовский. В общем-то проблемы с этим у меня были и дома, в немецкой школе; учителям в лучшем случае удавалось извлечь лишь звуки, похожие на что-то вроде «Фермирофски». После нескольких отчаянных попыток в первые дни, когда я догадывался, что зовут или ищут меня, а не кого другого, потому что сумел расшифровать жесты, кто-то крикнул: «Шофертатра!» Я оглянулся и подошел к нему. И это был выход из положения. Для всех. Для них и для меня. И это «Шофертатра» так и осталось. До конца. И тогда, когда я лишился «татры».

А это случилось как раз там, в этой несчастной Яновой Леготе. На Сляче мы получили приказ преградить путь в Турец у Гайделя и Гадвиги, но много мы там не навоевали и сразу отправились в Святой Криж. Нас, шоферов, поселили у аптекаря. Я помню все эти запахи, ароматы, я впервые видел фармацевтику с черного хода. Но не успел я даже толком осмотреться, а меня уже вызвали в штаб. «Шофертатра, был приказ, возьмешь Марселя, старшего Галечку, котлы с едой и отвезете их капитану Форестье. Он отправился утром с дозором к Гандловой, должен быть где-нибудь на гребнях над Леготой, ну да на месте увидите. Только осторожно! Немцы проникли за нашу линию и могут оказаться где угодно; это как раз и должна выяснить разведка. Наши будут ждать в Леготе или перед ней. Так что глядеть в оба! Это швабское село. Там всякое может быть. Все, что подозрительно, запомните, а когда вернетесь, сразу же явитесь с докладом!»

Штаб разместился в старой усадьбе. В коридорах бывшего помещичьего дома гулко отдавались шаги. Словацкие, советские, французские офицеры. Величко, де Ланнурьен, командиры, подчиненные, Деретич, новый начальник штаба бригады капитан Горлич, прилетевший прямо из Киева, связные, телефонисты, комнаты, полные людей, возгласы, шум автомашин, словацкая речь, русская, французская — все это мешалось одно с другим, готовилось что-то большое, висело в воздухе.