Ломая печати - [44]

Поздно вечером — Белград. Левый прожектор «Грона» ощупывает мост Александра. Мы пришвартовываемся. Бросаем якорь… Доброй ночи, Белград!

1 сентября. «Пан кадет, вас вызывают к управляющему!» Я не теряю времени. В каюте и капитан. Он, как и все остальные, взволнованно склонился над приемником. Крутят ручки настройки. Все станции заполняют эфир зловещим сообщением: немцы напали на Польшу. Я спешу в каюту за матроской и бескозыркой. Выхожу на берег. И иду прямо во французское посольство. А там уже трое таких, как я. Чехи. Они бежали из протектората. Не могут договориться с французами. Я — и от их имени — говорю на ломаном гимназическом французском: «Мы чехословацкие граждане. Мы верим, что Франция выполнит свои обязательства в отношении Польши. Мы хотим помочь. Мы против Гитлера».

Чиновник встает и торжественно протягивает нам руку. Заверяет, что мы можем рассчитывать на помощь французских органов. Вернувшись на судно, сообщаю капитану о решении покинуть судно и вступить во французскую армию. «Надеюсь, вы шутите, пан кадет, — ужаснулся он. Он боится неприятностей, которые ожидают его по возвращении, и не скрывает этого. — Вас пошлют в иностранный легион! Вы слышали о нем? Это ад!» — «Пан капитан, — принуждаю я себя ответить, — если б мне пришлось сражаться против Гитлера даже в компании с дьяволом, я и то бы пошел. Мне не о чем раздумывать». Я прощаюсь с экипажем. Пример оказался заразительным — ко мне присоединяются юнга и повар. Временное пристанище мы находим в общежитии чехословацких беженцев. Адрес: улица Светозара Марковича, 79.

3 сентября. По общежитию пролетела весть: Великобритания и Франция объявили войну Германии. Наконец! Весь вечер и ночь прибывают земляки. Приходят и югославы. Они настаивают на том, чтобы мы записали их в список, придумав им чешские или словацкие имена. Они горят желанием сражаться против фашистов. Мы не препятствуем.

4 сентября. Нас уже тринадцать. Семь чехов, четыре словака, двое из Подкарпатской Руси. Нас приглашают во французское посольство.

Причина: призыв в армию и транспортировка во Францию.

А там раздеться донага. И вдруг появляется очаровательная дама с бумагами. Садится за пишущую машинку. «О-о, а-а…» — слышится в комнате. Мы в смущении. А дама, кажется, ничуть. К врачу мы подходим более спокойно. Я стою у стола и перевожу: «Годен для воинской службы!» Дама записывает. Подходит моя очередь — я последний. Я тоже годен. Но меня удивляет номер. № 0014. Видимо, никому не хотели дать несчастливый тринадцатый номер.

10 сентября. Воскресенье. День отправления нашего транспорта. Нас ждет дальняя дорога. И согревает мысль, что мы, видимо, одни из первых граждан расчлененной Чехословакии, которые проторят путь тем, кто пойдет за нами следом. Югославские друзья силой всовывают нам свертки и пакеты с едой на дорогу. Поезд трогается. «Отойдите от окон!»

12 сентября. Вторник. 9 часов 10 минут. Двое суток пути; ночные огни Солуня, и вот наконец Стамбул. Турецкие репортеры фехтуют фотоаппаратами, задают вопросы. Я не успеваю их переводить. Мы идем в чехословацкое консульство. «Что вам угодно, господа?» — спрашивает по-чешски удивленный чиновник лет сорока. «Мы чехословаки. Беженцы. Добровольцы. Едем воевать», — отвечаем мы, перебивая друг друга. В полуоткрытую дверь входит женщина, слушает с минуту, а потом вдруг кричит: «Schmeiß sie heraus!»[17] Немцы! Они заняли наше консульство. И эта баба-яга вышвыривает нас оттуда! Не стоило ей этого делать! «Мы? Отсюда? Не уйдем! — кричали мы. — Мы здесь дома. Это здание принадлежит республике. Мы едем сражаться за нее! Вон отсюда, немецкая банда!» Кончилось все скверно. Они вызвали полицию. Нас выводят из здания. Но оставляют в покое. Первая встреча с экстерриториальной Чехословакией прошла, нельзя сказать, чтоб в атмосфере любви к землякам. Отправляемся бродить по улицам. Кто-то показывает на газеты в киоске. «Son Telegraf». Мы смотрим на собственные фотографии и интервью, которые у нас брали на вокзале. И именно они привели к нам четырнадцатого добровольца — молодой чешский археолог работает тут на раскопках. Конец несчастливому числу! Нас уже не тринадцать.

14 сентября. Ассалам алейкум, Стамбул. Мир тебе, Стамбул! Его панорама, похожая на раскрытую ладонь, прощается с нами. На румынской «Трансильвании» мы покидаем Босфор. Направление — Бейрут. Уже одни названия портов, где мы становимся на якорь, навевают очарование Востока. «Какой вы национальности? — спросила в Пирее дама, которой я помог нести чемодан. — Югослав?» — «Нет. Словак. Из Чехословакии». — «Ах! Это вашу страну Гитлер стер с карты Европы?» — спросила она сочувственно. «Только с карты Европы, милая пани! Но не из сознания людей в Европе. Благодарю, ничего не надо. Я не носильщик. Мне не надо платить».

21 сентября. Бейрутская казарма… Короткими перебежками вперед! Ложись! Встать!…

В рюкзаке за спиной тридцать килограммов. Сзади сержант со свистком. Его сигналы ясны без переводчика. Всюду песок. Раскаленный на плацу. Мокрый на спине. Скрипит на зубах. Смешался с по́том на всем теле. Первая увольнительная. Кафе на Place des Canons. У соседнего столика вдруг зашипела квадратная физиономия: «Чего вы с ним толкуете? Это же тисовец! Предатель!» Я не сдержался. Вскочил и швырнул ему в лицо стакан. Крик, шум. Он стал вытираться. Скандал. Военный патруль. Разбирался в деле французский майор. То и дело звонил по телефону, выходил в соседнее помещение, возвращался. Тот, кого я облил, — чех, инженер из Тегерана. Здесь на монтажных работах. Дома не был пятнадцать лет. Насчет меня майор звонит в Белград. Спустя некоторое время сообщает, что все в порядке. А когда отпустил меня, спросил как бы между прочим: это у вас такой обычай? Сводить так счеты между чехами и словаками? Нет, сказал я. И добавил, что уж лучше бы мы разбивали друг другу голову, чем допустили раскол республики. На улице товарищ упрекнул меня: надо было дать тому типу по морде, а не обливать его лимонадом. Мы с трудом наскребли на лимонад из первого жалованья.