Ломая печати - [43]

Когда я читал эти строки, у меня сильно забилось сердце. Да, в донесении было написано черным по белому:

«Для продолжения операций безусловно необходимо перебазировать новые боеспособные части».

Чтобы вообще продвинуться, ему необходимо было подкрепление. И каждое следующее донесение повторяло это требование, а также отмечало и вновь прибывшие части: остатки 708-й бронетанковой дивизии прямо с учебного плаца в Малацках, 983-й батальон ополчения, батальон 1009, половину батальона 1008, роту такую, роту этакую, всех — с бору да по сосенке.

Из этого-то и слепили дивизию. С многозначительным названием «Татра».

Это была наша сатисфакция: немцам не удалось продвинуться дальше.

Таким образом, не ударная группа Олена, которой надлежало парадным маршем войти в Мартин, а дивизия «Татра». В ней Олен растаял как туман.

Командир, заменивший его, был генерал. Пруссак. Фридрих-Вильгельм Алексис фон Лоепер… Родился в 1888 году. С 1940 года генерал-лейтенант. Участвовал в нападении на Польшу и Советский Союз как командир 1-й дивизии, входившей в состав 2-й танковой армии группы «Центр». С 1942 года командир 81-й, позднее — 10-й пехотной дивизии, а с 1 мая того же года — командир 178-й резервной танковой дивизии в Тешине, откуда его откомандировали в район Вруток.

В первом донесении 6 сентября он сообщал: «В районе севернее Мартина упорное сопротивление неприятеля под командованием русского генерала, численность неприятеля 3—5 тысяч человек». Он доносил, что этот неприятель «в утренние часы предпринял несколько атак». Он доносил о «сильном давлении неприятеля». Доносил об «улучшающемся, даже хорошем вооружении неприятеля». Доносил о своих потерях — 31 убитый, 144 раненых. О «тяжелых кровавых потерях противника и его атаках», которые он отразил.

Да, это уже была война, Лоепер ломал об нас зубы.

Друг другу противостояло два войска.

Не за четыре дня, как они обещали Гиммлеру, а только за двадцать четыре смогли немцы преодолеть этот участок; целых двадцать четыре дня этот участок, где, собственно, началось восстание, приковывал к себе большую часть сил врага.

Вначале уже я упоминал, что не люблю красивые и пышные фразы. Я за то, чтобы говорить о том, что было, а не то, что кажется. Этому научила меня жизнь. Отец был общинный сторож, нас было пятеро детей, голодных ртов; в такой семье не до сказок. И когда я слышу их, я только махну рукой.

Поэтому я и рассказал только то, что я видел.

Как я это видел.

КАДЕТ

28 июня 1939. Окончена учеба. Покидаю восьмой «Б» гимназии в Новом Месте над Вагом. У мамы слезы на глазах. Отец? Погиб в первую мировую. На итальянском фронте. Из фронтового дневника, оставшегося после него, перед моими глазами возникает его образ. Каменщик. Панславист. Непокорный гражданин. Враг Австро-Венгрии. И я все время стремился подражать ему. Отсюда эти вечные конфликты с людаками. Поэтому и кирпич бросили мне в голову католики из «Орла», когда я помогал организовать у нас в селе «Спортивное общество рабочих». Поэтому и директор гимназии заметил в мой адрес: «Образованные большевики нам не нужны».

10 июля. Меня приняли в Дунайское пароходство. Я кадет, младший офицер. Золотые погоны, якорь на фуражке. Моя мечта исполнилась. Дунай, река восьми европейских стран, шумные порты, ночные рейсы, суда, разрезающие волны, веселые кабачки, музыка — все это у меня впереди. Но, к сожалению, мечта исполняется в минуты, когда флагманский корабль «Чехословакия» погружается в море фашизма. Глубины его не знает никто, никто не видит дна и не имеет понятия, кто поднимет со дна обломки корабля и когда наступит тот день. Гардисты привели в отчаяние мать, устроив в квартире обыск. Перевернули все вверх ногами. Забрали книги и бумаги, касающиеся «Спортивного общества рабочих».

27 августа. Братиславский порт. Вхожу на палубу. Это судно называется «Грон». Мое четвертое судно. «Пан кадет, — докладывает дежурный матрос, — на почте в порту вам есть письмо из военного ведомства. Вас искали уже два раза».

— Ладно, схожу за ним, — бормочу я, но знаю, что не пойду за этим письмом. Мне двадцать лет. И господа из военного ведомства могут послать мне только повестку о призыве. Все во мне восстает, все бунтует. Я буду солдатом словацкого государства?

Схожу на берег, будто бы на почту. Ноги отяжелели, словно гири к ним привязаны. Решено: письмо я получать не буду. А если вдруг спросят или станут расследовать, скажу, что было закрыто. На всякий случай. Вот так. Этому Тисо я служить не намерен. Возвращаюсь опять на «Грон». После обеда мы поднимаем якорь. Комарно. Будапешт. Могач. Жандармы с петушиными перьями на фуражках. Эти по требованию из Братиславы еще могут задержать меня и отправить назад, в Словакию. Потому я и придумал эту версию с закрытой почтой на всякий случай. Они осматривают судно всю ночь. И лишь утром дают разрешение на отплытие. Возвращают все матросские книжки. И мою! Внешне я равнодушен, спокоен, а внутри весь горю. Пронесло! Спустя несколько часов мы поднимаем на передней мачте югославский флаг. Наконец-то! Я дышу полной грудью. И весь дрожу. Свобода!

31 августа.