Логика птиц - [68]

Когда сердце занято суетой,

на что годится оно, став болтуном?

Много раз надо эту душу отбросить

и разочароваться в этой тщете.

До каких пор море души будет кипеть?

Душу бросить придётся и замолчать.

Последний совет Искандара

Когда умер Искандар на пути веры,

Арасту[361] воскликнул: «О царь веры!

Разные советы все от тебя получали, пока ты был жив.

Сегодняшний твой совет наконец-то люди поймут».

О сердце, прими совет, чтоб не утонуть в водовороте бед:

оживай, ибо смерть стоит за тобой.

Я о языке и логике птиц полностью

рассказал тебе, осознай, о незнающий!

Есть птицы среди влюблённых,

улетающие перед смертью из клетки.

Повесть о них требует иных языка с описаниями,

ибо другая речь у тех птиц.

Перед Симургом тот создаст эликсир,

кто постиг язык всех этих птиц.

Представь себя знающим о духовном богатстве

среди мудрости греков:

пока не отдалишься ты от той мудрости,

станешь ли мужчиной мудрости, приоткрываемой верой?

Тот, у кого на пути любви с языка всё время срывается имя Его,

в тетради веры ещё не прочёл о любви.

Действительно, мне более по душе «Н» неверия,

чем «Ф» философии,

ибо если занавес неверия станет зримым,

ты уже способен его избегать:

та наука судит и рядит о вещах и причинах,

но этим лишь наносит ущерб ищущим знание.

Освети хотя бы одно сердце та мудрость,

не сжёг бы её «разделитель»[362].

Но если «свеча религии» сожгла мудрость Греции,

значит, не зажжёшь свечу сердца теми познаниями.

О мужчина веры, тебе довольно мудрости Иасриба[363],

посыпь прахом Грецию, боль веры испытывая.

О Аттар, до каких пор тебе говорить?

Всё-таки ты не мужчина этого чудного дела.

Очищенным покинь себя самого,

исчезни так, чтобы на земле прахом остаться.

Пока ты есть, растопчет тебя любое ничтожество,

когда исчезнешь — подобно короне любую голову сможешь украсить.

Исчезай ты, дабы птицы пути

к порогу бессмертия пустили тебя.

Моего слова достаточно, чтобы тебя повести,

ибо оно — пир пути для любого.

Даже если и не имею отношения к птицам пути,

то о них я поведал, и уже достаточно этого.

Но пыль от их каравана досталась и мне,

я с теми ушедшими в доле — их боль жива и во мне.

Пир отвечает суфию

«Долго ли о правоверных мужчинах ты можешь

сказывать?» —

некий суфий допытывался у старого пира.

«О! так женщинам всегда нравится, — ответил тот, —

когда о мужчинах беседуют».

Если я не из них, хоть о них и рассказывал,

мне хорошо оттого, что поведал эту историю от души.

Пусть, кроме названия, от сахара нет ничего, —

это лучше, чем иметь рот, полный яда.

Вся моя книга — это безумие,

уму чужды её слова.

От этого отчуждения душа не очистится,

пока не отыщет аромат сумасшествия.

О чудо, будто не знаю, о чём говорю, —

до каких же пор можно искать не потерянное, о диво!

От богатства отказался по глупости,

уроки давал легкомысленным лодырям.

Если скажут мне: «О заблудившийся,

ты сам просил прощения о своих грехах, и вот оно, мол»,

Не знаю и вообще такое возможно ли,

и смогу ли оправдаться за сотни жизней.

Если бы даже мгновение я был на Его пути,

в стихию этих стихов я не погрузился бы так.

Если бы я был упрочен на Его пути,

мои стихи всегда мне казались бы злом.

Сочинять стихи — признак бездарности,

выставлять себя напоказ — признак глупости.

Раз в мире ни одного единомышленника я не обрёл,

в своих стихах пришлось высказать многое.

Если ты — ищущий тайну, разыщи же её!

Отдай душу, плачь кровью и ищи её.

Ибо я пролил кровавые слёзы,

пока написал такие слова, льющие кровь.

Если вдыхаешь запах моего глубокого моря,

ощутишь и запах крови от слов.

Отравленным ядом нововведений

достаточно противоядия, что в этих высоких словах.

Но хотя я — Аттар, противоядие продающий,

печень сгорела у меня самого, словно я браком торгую.

Есть люди неблагодарные, есть и незнающие,

поэтому я в одиночестве печень и ем.

Когда на сухари перейду,

замочу их в слезах, словно в приправе.

Своим сердцем обожгу этот стол

и угощу я иногда и архангела.

И если архангел со мной трапезу разделял,

неужели преломлю хлеб с подлецами этого мира?

Не нужен мне хлеб всяких бездарей,

довольно мне черствой корки и слёз на закуску.

«Величие сердца»[364] бодрит мою душу,

скромность стала моим «бессмертным сокровищем».

Разве обеспеченный такими сокровищами

сможет унизиться перед встречными подлецами?

Слава Богу, что во мне нет печали,

что не зависел от необходимости унижения:

не ел я пищу ни одного тирана

и никому не посвятил ни одной книги.

Достаточно мне восхищенности и моей высокой воли,

пищи для тела и силы души мне хватает.

Прошедшие к себе забрали меня,

к чему же терпеть мне здесь всех себялюбцев?

Когда я освобождён от этих людей,

то радостен я вопреки сотне бед.

Хорошо, что мне не до этих злоумышленников,

хвалят они меня или бранят.

Настолько я безысходен в своей боли,

что отвернулся от всех горизонтов.

Знал бы ты о моих сожалении и боли,

превзошёл бы меня в изумлении.

Ушли тело с душой, и от них

нет иных следов в моей доле, кроме боли и сожаления.

Знающий путь при смерти

Некий знающий путь сказал при смерти в агонии:

«Раз не скопил при себе я припасов,

то создал глину из пота стыда

и сделал кирпич из неё.

Ещё флакон слёз есть у меня,

а порванных тряпок хватит для савана.

Сначала этими слезами омойте меня,

а тот кирпич в завершение подложите под голову.