Логика птиц - [12]

Раз жизнь без любимых ничего и не стоит,

откажись от любви к жизни мужественно.

Если пожертвуешь жизнь по-мужски,

множество жизней тебе Любимый подарит.

Слово о Симурге

«Симург впервые явил Себя в полночь,

в Китае, вот диво!

Его перо там упало,

приведя все народы в волнение.

Каждый избрал себе некий образ,

и каждый, образ увидев, что-то дальше предпринял.

Это перо находится в китайских капищах,

вот почему говорится: «Ищите знание даже в Китае»[71].

Если бы не обнаружился образ Его пера,

не всполошился бы мир в такой мере.

Искусство обязано сиянию того пера своим бытием,

и вся красота мира — лишь отражение того сияния.

Однако объяснение этого не имеет ни конца, ни края,

и рассуждать об этом не следует более.

Теперь те из вас, кто в себе чувствует мужество,

пусть вперёд выступят и собираются в путь».

Всех собравшихся птиц

вдохновило величие их Падишаха.

Предчувствием радости видеть Его вдохновились их души,

каждая проявляла сильное нетерпение.

Шагнули вперед, намереваясь выступить в странствие,

влюбившиеся в Него, настроившиеся против себя.

Но, поскольку цель была далека и дорога длинна,

птицам трудно было первый шаг предпринять.

Хотя путь необходим был каждой из них,

каждая оправдывала свою неподвижность.

Слово о Соловье

Пьяный-пьяный явился обезумевший Соловей.

От беспримерной любви словно и здесь он, и его нет.

В каждой из тысячи песен его — одно понятие,

и мир тайн — за каждым понятием.

Начал рыдать о тайнах понятий

и этим птиц заставил притихнуть.

«Мне уже ведомы тайны любви, — он сказал, —

каждую ночь я о ней повторяю.

Не найти томящегося влюблённого,

кому я не читал бы Забур[72] любви, как Давуд.

Моя речь — причина стона свирели,

моему печальному крику вторит мелодия лютни.

Сады из-за меня приходят в восторг,

в сердцах влюблённых волнение — из-за меня.

Я каждый миг открываю новую тайну,

каждый час запеваю новую песню.

Когда любовь набирает силу во мне,

душа моя ликует как море,

пропал тот, кому передалось моё упоение:

хотя он трезвым пришел — опьянённым ушёл.

Поскольку не могу в лицо поверенного[73] смотреть круглый год,

бью себя, но ни одной тайной ни с кем не делюсь.

Когда моя возлюбленная с приходом весны

по всему миру раздает мускус своего аромата,

моё сердце этому радуется,

при взгляде на неё исчезают мои затруднения.

Когда же она пропадает, вновь

обезумевший Соловей петь начинает.

Далеко не каждый осознаёт мою тайну,

но, вне сомнений, цветок о ней знает.

Я так увлечен любовью к цветку,

что совсем забыл о себе.

Заботы о любви к цветку мне довольно,

ибо прекрасный цветок — вот мой вечный любимый.

Соловью трудно о Симурге заботиться,

любви к цветку достаточно Соловью.

Раз сотней лепестков богата возлюбленная моя,

то нет мне дела до нищеты.

Когда цветок восхитительно раскрывается,

радость всем лицом ко мне поворачивается.

Когда цветок созреет в бутоне,

созерцаю я улыбку его.

Разве может Соловей даже одну ночь

без любви к улыбающимся губам провести?»

«О ты, во внешнем застрявший, — сказал Удод. —

Довольно хвастаться любовью к цветку.

Тебя измучила любовь к его личику,

повлияла на тебя так, что ты связанным стал.

Несомненно, цветок красотой обладает,

но длится это всего лишь неделю.

Любовь к смертным вещам

принесёт совершенным только недуг.

Любовь к цветку тебя увлечёт,

а впоследствии заставит горько петь и ночью, и днём.

Брось цветок, ведь каждую весну он не улыбкой тебя одаряет,

а над тобою смеётся, неужели не стыдно тебе?»

Дочь шахрияра

Дочь шахрияра была красой подобна луне,

окружённой несметным роем ослеплённых поклонников.

Не прекращалась смута вокруг неё,

ибо её полуприкрытые глаза опьяняли.

Её лицо белое, словно камфара, кудри — словно из мускуса.

Насыщенный водой рубин рядом с её губами казался сухим.

Если из-под покрывала приоткрылась бы её красота,

ум опозорился бы в наступившем безумии.

Если бы кто отведал сахара её губ,

замер бы и сгорел от стыда.

По иронии судьбы мимо шёл бедный дервиш

и бросил взгляд на сияющую эту луну.

Буханку хлеба он нёс,

черствую, забытую пекарем.

Взор как он обратил на эту луну,

так руки и выронили хлеб на дорогу.

Прошла мимо девушка, словно огонь,

и над дервишем весело посмеялась.

Бедняк, увидав её смех,

затем увидал и себя, в крови, упавшего на дороге.

Было у дервиша полбуханки и полжизни —

в миг потерял и то, и другое.

Едва выдерживал он дни и ночи,

едва дышал он от слез и от стонов.

Лишь вспоминал смех прекрасной девицы,

рыдать начинал, как дождь льющее облако.

Так семь лет он пробыл, сам не свой.

Ночевал с собаками на улице девушки.

Прислуга девушки, слуги

устали ему удивляться.

Жестокие люди сообща решили

бедняка обезглавить: так тушат свечу.

Тайком девушка вызвала дервиша и сказала:

«Для такой, как я, станет ли парой подобный тебе?

Тебя хотят погубить, уходи.

Не сиди у моих ворот, вставай и беги».

«В день, когда я стал пьяным тобой,

забыл я о жизни», — дервиш ответил.

«Пусть тысячи взволнованных жизней, подобно моей,

становятся жертвами твоего лица ежечасно.

Раз несправедливо мне смертью грозят,

окажи милость, на прощанье ответь:

Когда и ты ни за что мне отрезала голову,

почему смеялась тогда надо мной?»

«Разглядывала я сначала идиотский твой вид,

рассмешил он меня, о несведущий, — сказала девушка. —