Литературные портреты: В поисках прекрасного - [202]

А) Общие картины, исторические и географические. В этом нет ничего нового. Виктор Гюго в «Отверженных» представляет картину битвы при Ватерлоо и другую картину – портрет французского общества времен Реставрации. Многие романы Бальзака начинаются с длинного и восхитительного описания городской географии. У Ромена нужно прочитать, например, «Париж в пять часов вечера» в первом томе «Людей доброй воли» и «Франция в июле 1914 года». Лучшего описания нельзя найти ни у Гюго, ни у Бальзака.

Б) Второй способ добиться единства произведения состоит в том, чтобы провести через него от начала до конца героев, представляющих автора. «Люди доброй воли» – это не автобиографический роман, героями которого могли бы быть Жаллез или Жерфаньон. Однако Жаллез и Жерфаньон – это два умных человека, и в их мыслях отражены основные события. Они представляют две ипостаси автора – лирика и реалиста. Может быть, не случайно имена обоих начинаются с буквы «Ж», первой буквы имени писателя. Разговор Жаллеза с Жерфаньоном – это диалог Жюля Ромена с Жюлем Роменом. Вот короткий пример:

«Около десяти часов Жаллез увидел, что Жерфаньон оторвался от своих книг и, сунув руки в карманы, вытянув ноги, откинулся на спинку стула. Он воспользовался этим, чтобы сказать:

– Я опять подумал о Бодлере. В его поэзии есть целая область, куда редко заглядывают обычные почитатели его таланта, и в отношении той области твои замечания несправедливы.

– Мистические преувеличения?

– Не совсем. Было бы слишком легко доказать, что они исходят из его эротизма. „В уснувшем звере пробудился ангел“. Нет. Я скорее имею в виду поэта Парижа, его улиц, его портов, поэта большого современного города, которым остается всегда, даже в эротических строчках. Вдумайся в эту удивительную фразу, объясняющую рождение его стихотворений в прозе: „Посещение огромных городов с их бесчисленными связями“. Да, он млеет от удовольствия при виде пышной шевелюры; но и тут чувствуется дух Марселя или Александрии. И другие моменты свежести. Манера вспоминать… Ты знаешь, например, эти строки:

Зеленый рай ребяческой любви,

Там песни, беготня… букеты, поцелуи…

И в роще, вечером, пьянящее вино.

Перечитай их, старина! Ну, что скажешь?

– Да, конечно, весь этот кусок просто чудесный.

– Ты признаешь это сквозь зубы.

– Да нет же!

– Заметь, какая в этом сюжете полнота действия, какая глубина, как это трогает нас! Сравни это с Мюрже или даже с „Песнями улиц и лесов“. О, я не принижаю ни „Песни“, ни Мюрже. Когда Мюрже говорит правду, что с ним иногда случается, ему удается задеть наше сердце. Но послушай! Ты же действительно не можешь все это почувствовать.

– Почему это?

– Потому что у тебя не было парижского детства. Где прошли первые годы твоей жизни?

– В деревне Буссуле, между Пюи и Валансом.

– Это в горах?

– Да, на высоте тысяча – тысяча сто метров. На перевале. Вернее, у входа на огромное плоскогорье.

– Твои родители родом оттуда?

– Да, мой отец был там учителем».

В) У каждой эпохи есть свой каркас, своя иерархия, свои классы, свои власти. Изучая какое-то событие, Ромен проводит нас через все этажи этой иерархии, показывая их короткими кадрами. Например, рисуя битву при Вердене, он вместе с нами оказывается в штабах, на командных постах, среди сражающихся, среди гражданского населения и, в частности, среди политиков, поставщиков вооружения, светских дам и простых людей. Иллюстрируя событие серией мгновенных снимков, он формирует у нас национальное и «единодушное» представление о нем. (Это схема «Чьей-то смерти», примененная к несоизмеримо более важной теме.)

Г) Трудной проблемой для романиста, пытающегося конкурировать с историей, является представление реальных персонажей первого плана. Я имею в виду царствующих особ, президентов республики, премьер-министров, главнокомандующих, прославленных артистов. Достоверность – одно из необходимых качеств романа. Может ли претендовать на достоверность писатель, если станет рассказывать о воображаемом короле Англии, жившем в то время, когда, как мы знаем, царствовал Георг V, или о маршале 1915 года, но не о Жоффре?[420] В «Человеческой комедии» Бальзак осмелился дойти до другой грани творчества, произведя на свет великого писателя (Каналиса) и великого министра (дю Марсея). Жюль Ромен изобретательно и в целом успешно выпутался из этой ситуации, взяв несколько реальных персонажей и смешав их с собственными созданиями. Так, Бриан[421], Жоффр, Клемансо, Галлиени, Жорес[422] становятся действующими лицами «Людей доброй воли», и разговоры, которые они ведут на страницах книги, будучи типичными для исторического романа, отличаются похвальной достоверностью. Ромен даже раскрывает перед нами мысли Бриана. Дело происходит в 1910 году, когда, объявив мобилизацию, он сумел остановить забастовку железнодорожников:

«Сколько бы Бриан ни давал воли своему воображению, сколько бы ни отвергал всяческую, даже подспудную, осторожность, он не мог представить себе, как идет по этой обледеневшей тропинке, по страшной тропинке в скалах над пропастью, которая и есть единоличная власть. Человек, если он не обречен от рождения, как короли, постепенно отрывается от других людей, отдаляется, идет по краю обрыва, принимая на себя все удары ветра, а тропинка становится все у́же… Как это грустно! Не говоря уж об опасности. Или же надо быть немного сумасшедшим. Бриан ни в коем случае не ощущает себя сумасшедшим. И хотя он не питает иллюзий относительно своих товарищей, он не представляет себе жизнь без товарищеских отношений. Посягнуть на общественные свободы. Забыть о законе больше чем на двадцать четыре часа. Приказать жандармам и кирасирам убедить упрямцев. Отправить тех, кто упорно продолжает думать иначе, в Ламбессу или Ля-Нувель… Нет, пусть зеваки аплодируют, пусть правые реакционеры благословляют меня на это, никогда. «Решено: невозможно навсегда остаться непреклонным, как в двадцать лет. Но неужели эти идиоты думают, что мне понравилось бы править, если бы я чувствовал, что вся Республика против меня?..»