Литературные портреты: В поисках прекрасного - [188]
В это время жансоновский лицеист не помышлял стать писателем. В лучшем случае на уроках философии, проходя психологию и мораль, он говорил себе, что клиническое изучение человека и его страстей будет весьма ценным жизненным опытом:
«Я представлял, что если каждый из нас исповедается и можно будет собрать эти исповеди воедино, изучить их, сопоставить, сделать некие общие выводы, то станет возможным не только разоблачить ложные пороки и ложные добродетели, но сами мы свободнее устремимся к разуму и святости…»
А это уже мысль моралиста и романиста.
Для нас эти мечтания восемнадцатилетнего предвосхищают Лакретеля, которого мы знаем, но созерцательный подросток, окончивший коллеж в 1905 году, не чувствовал призвания к литературе. Мечтательный, бездеятельный и, по виду, достаточно эгоистичный, он тревожно искал себя. Красивая маска, отрешенная и спокойная, придавала ему особую привлекательность. В одном из своих сочинений, которому я постоянно отдаю предпочтение, «Десять дней в Эрменонвиле», Лакретель описывает то, что под влиянием пребывания Руссо на озере Бьенн называет «островами Сен-Пьер». Остров Сен-Пьер – это уединенное и прекрасное место для художника, где творческое воображение может действовать без участия рассудка. «У всех нас были в жизни острова Сен-Пьер… И это там мы почувствовали, что в нас пробуждается нечто похожее на желание любить и любопытство к познанию Вселенной…» Для Лакретеля первым из островов Сен-Пьер стал Кембриджский университет:
«После нескольких лет я обрел ту свободу, которую может получить юноша, окончивший коллеж, и торопился ею воспользоваться. Уже прочитав все то, что мне запрещалось, я больше ничего не читал. Я был страстным игроком, телесные радости давались мне слишком легко и казались такими несущественными, что я неумеренно ими пользовался. Мне случилось проиграть сумму, которую я не мог сразу выплатить. Это затруднение остановило меня и заставило задуматься. Через некоторое время мне удалось расплатиться. Не обошлось без семейных сцен. Меня упрекали в безделье, торопили с выбором карьеры, пытались ее навязать. Неспособный отвечать только „Нет!“ на все предложения, я с тоской думал: „Все поменялось бы, если бы мне сказали, кто я. Я в себе ничего не чувствую, значит я ничего не стою“. Меня решили удалить из Парижа. Я уехал в Кембридж…»
Было время каникул: все колледжи пустовали; молодой француз проводил дни в лодке, под прибрежными ивами, читая «Красное и черное», а потом «Войну и мир». Мадам де Реналь и Наташа стали для него «нимфами Кема», и, вглядываясь в их лица, он смутно прозревал секреты писателя, таинственную алхимию, которая создает героя романа из сложного, неуловимого живого существа. Тогда он начал наблюдать окружающее, вызывать некие воспоминания детства. Стал задаваться вопросом, способен ли он каким-либо образом перенести их в ткань романа, подобного тем, которыми он так восхищался. Как в свое время Марсель Пруст перед тремя деревьями Тансонвиля, Жак де Лакретель, привязав свою лодку между колледжами Кингс и Тринити, спрашивал себя со сладостным волнением: «А может, и я однажды?..» Итак, на этих прозрачных водах Кема, в которые так часто погружался Байрон, родился французский писатель.
«Этим одиноким размышлениям в Кембридже я обязан некими сердечными целями, которым остался верен, чем горжусь, – укрепились некоторые управлявшие мной принципы. Никакие человеческие увещания не смогли бы так приблизить меня к мудрой жизни, до которой мне, конечно, еще далеко. Выражаясь яснее, я склонился, сам того не зная, к мысли Жан-Жака, прочитанной позже: „…от меня не зависело изменить свой темперамент или характер, но я мог воспользоваться тем, который у меня был, чтобы стать доброжелательным по отношению к себе и никоим образом не злым по отношению к другим…“»
Еще долго он сомневался в своих силах. Он желал писать и жил среди писателей. Подружившись с Марселем Прустом, он стал обладателем экземпляра «В сторону Свана» с драгоценным посвящением, из которого, к сожалению, здесь может быть приведен только один фрагмент: «Дорогой друг, к персонажам этой книги нет ключей; или же есть восемь или десять для каждого; что же до церкви в Комбре, моя память представила мне как образцы, заставила позировать множество церквей. Я уже не смогу сказать которых… А „маленькая фраза“ – это и заурядная фраза Сен-Санса, „Очарование Святой Пятницы“, соната Франка…»
