Литературное творчество М. В. Ломоносова: Исследования и материалы - [92]

III

Не принижая значения немецкой пауки и культуры в становлении Ломоносова-ученого, не отрицая роли немецкой поэзии в формировании теории стихосложения, Радищев развенчивает легенду о подражательности «русского Гюнтера». Вслед за Новиковым и с большими подробностями говорит он о важности знаний, полученных Ломоносовым в России, в «обители иноческих Мусс». Здесь Ломоносов изучил иностранные языки, ознакомился с античной культурой и с древнерусской литературой. «Представил бы его ищущего знания в древних рукописях своего училища и гоняющегося за видом учения, везде, где казалося быть его хранилище. Часто обманут бывал в ожидании своем, но

частным чтением, церковных книг он основание положил к изящности своего слога; какое чтение он предлагает всем желающим приобрести искусство Российского слова» (I, 382; курсив наш, — Л. К.) ,

Церковные книги — основание «изящного слога» Ломоносова, национальный источник его поэзии и реформы в области литературного языка, которая явилась основанием для реформы стихосложения.

Здесь же, в Москве, в Славяио-греко-латинской академии, Ломоносов ознакомился и с античной литературой. Греческие и римские писатели открыли ему красоту поэзии. «С ними научался он чувствовать изящности природы; с ними научался познавать все уловки искусства, крьнощегося всегда в одушевленных стихотворством видах, с ними научался изъявлять чувствия свои, давать тело мысли и душу бездыханному» (I, 382).

Античная поэзия дала Ломоносову то, чего не могли дать церковные книги. Она раскрыла «уловки стихотворства», учила пониманию природы, изображению простых человеческих мыслей и чувств, показала, до какой степени совершенства может дойти художественное слово.

Ломоносов как поэт родился в России, — настаивает Радищев. Церковные книги раскрыли красоту родного языка. Античность, усвоенная в России, привила вкус к поэзии. Русская книга послужила толчком к пробужлениго поэтического дарования. «Еще в отечестве своем случай показал ему, что природа назначила его к величию, что в обыкновенной стезе шествия человеческого он скитаться не будет. Псалтырь Симеона Полоцкого, в стихи преложенная, ему открыла о нем таинство природы, показала, что и он стихотворец» (I, 385).

И мысль о реформе стихосложения родилась в России. Сравнение русских стихов с греческими и латинскими показало, что силлабическое стихосложение не соответствует природе русского языка, стесняет его возможности, не раскрывает всех заложенных в нем богатых данных. Эти выводы подтвердились за границей наблюдениями над немецкой поэзией. «Беседуя с Горацием, Вергилием и другими древними писателями, он давно уже удостоверился, что стихотворение Российское весьма несродно благогла-сию и важности языка нашего. Читая немецких стихотворцев, он находил, что слог их был плавнее Российского, что стопы в стихах были расположены по свойству языка их. И так он вознамерился сделать опыт сочинения новообразными стихами, поставив спсрьва Российскому стихотворению правила, на благогласии нашего языка основанные» (I, 385; курсив наш, — Л. К.).

Каждая строка этой части «Путешествия» опровергает академическую биографию, в которой утверждалось, что во время пребывания в Марбурге Ломоносов «от обхождения с тамошними студентами и слушая их песни возлюбил немецкое стихотворство. Лутчей для него писатель был Гинтер. Многих знатнейших стихотворцев вытвердил наизусть. По тамошним ямбам, хореям и дактилям начал размерять стопы и в русских стихах». Ода на взятие Хотина написана была «ямбическими стопами на вкус Гинтеров, подражательно славной его оде».³⁴³

Таким образом, оказывалось, что Ломоносов принес чужую систему в русское стихосложение, что его вдохновенные поэтические создания не что иное, как хорошие переводы, как говорил Штелин, или подражания, как мягче выразились академические биографы. Этим точкам зрения и противостояли радищевская оценка оды 1739 г.: «первородное чадо стремящегося воображения не по проложенному пути» — и его указание, что ломоносовская система стихосложения глубоко национальна, ибо основана на учете особенностей русского языка.

Непроложенным путем шел гениальный поэт и ученый-филолог—в этом утверждении — пафос «Слова о Ломоносове», ибо Радищев видел в великом поэте один из тех «изящных умов», которые, как говорилось в «Житии Ушакова», «укрепив природные силы своя учением, устраняются от проложенных стезей и вдаются в неизвестные и непроложенные» (I, 180—181). Но радищевская точка зрения на «изящные умы» не имела ничего общего с теорией гениальной исключительности, позволяющей гению презирать все образцы и руководствоваться лишь «безумством» поэтического вдохновения. «Мы называем тех людей гениями, которые сразу проникают в сущность всего, что им представляется, видят его насквозь; так что их познание вещей отличается такими же достоинствами, как если бы оно было приобретено продолжительным наблюдением при помощи всех семи чувств», — писал Ленц в своих «Заметках о театре», которые явились манифестом «бурных гениев».³⁴⁴

Радищеву чужды взгляды подобного рода и отношение к великим людям как божкам, которые, получив с неба «божественную искру», «восседают на земных тронах».