Литературное творчество М. В. Ломоносова: Исследования и материалы - [86]

Далее Ломоносов дает в своем переводе четыре строки из «Илиады» (XIII, 17—20):

Внезапно встал Нептун с высокая горы,

Пошел и том потряс и лесы и бу|ры;

Трикраты он ступил, четвертый шаг достигнул До места, в кое гнев и дух его подвигнул.

И в заключение говорит: «Сим подобных высоких мыслей наполнены все великие стихотворцы ... того ради я весьма тому рад, что имею общую часть с толь великими людьми, и за великую честь почитаю с ними быть опорочен неправо».³⁰²

Цитата из Гомера («Илиада», XIII, 18—21) почерпнута Ломоносовым из трактата Лонгина (псевдо-Лонгина, I в. н. э.) «О возвышенном» в переводе Буало. У Лонгина приводится не четыре стиха, а всего лишь полтора (половина 18-го и 19-й), которые Буало переводит двустишием:

Neptune ainsi marchant dans ces vastes campagnes Fait trembler sous ses pies et forêts et montagnes.³⁰³

^v Ломоносов, найдя это место в трактате Лонгина — Буало, обратился к тексту Гомера, и если первые две строки Ломоносова можно рассматривать как перевод с французского, то следующие Две восходят к самому греческому подлиннику, правда в очень вольной передаче: таких слов, как «гнев и дух его подвигпул», там нет, а взамен «до места» у Гомера имеется название города, связанного с культом Посейдона. Латинизация имени Посейдона — «Нептун», исчезновение эпитета при передаче глаголом «ступил» существительного «ноги» подлинника — все это больше, чем в переводах двух предшествовавших отрывков, отвечает традициям французских переводов той эпохи. Это особенно подчеркивается применением рифмованного александрийского стиха.

Выбор этого размера был тогда естествен вследствие повсеместного в Европе преобладания французской литературы, где этот метр был национальным. В третьем отрывке (в письме к Шувалову) Ломоносов дает «регулярно» построенное четверостишие — очевидно, здесь действовал пример стихов Буало. Все три отрывка переведены эквилинеарно, насколько это понятие применимо к передаче, жертвующей характерными чертами эпического стиля; синтаксический перенос из стиха в стих (enjambement) не соблюден. В отличие от третьего отрывка своеобразно применен александрийский стих в первых двух переводах из Гомера. В александрийском стихе строчки рифмуются попарно, у Ломоносова на протяжении 37 строк первого отрывка парная рифмовка встречается только дважды:

В ужасной ярости всех Греков презирает ³⁰⁴И в бешенстве своем богов не почитает

и

Приятель, вспомни, что родитель приказал,

В который день тебя к Атриду посылал.

Кроме этих двустиший с глагольными рифмами, все остальные не рифмованы, что представляет собой отступление от норм александрийского стиха. Точно так же, вопреки полагающемуся регулярному чередованию двустиший с женским окончанием и двустиший с мужским окончанием, Ломоносов дает в стихах 6—8, т. е. в трех строчках подряд, сплошь мужские окончания, а в стихах 34—37-м — женские. Эти, вероятно, непреднамеренные нарушения александрийского стиха расценивались бы тогда, в плане школьного «стихотворства», как недочеты.

Второй отрывок из Гомера передан нерифмованными стихами, сплошь с женскими окончаниями. Сравнивая эти переводы с оригинальной поэмой Ломоносова «Петр Великий», где также применен александрийский стих, можно сделать вывод, что в переводах Ломоносов — сознательно или невольно — разрушал структуру александрийского стиха, что следует расценивать как факт положительный, поскольку этот метр совершенно не подходил для передачи Гомера.

В литературоведческих трудах, кроме оценки ломоносовских переводов из Гомера, данной Будиловичем (см. выше, стр. 208), имеются и более поздние отзывы. Невозможно, однако, согласиться, например, с утверждением, будто «как правило (?), именно в переводах Ломоносову удавалось добиться максимальной отточенности языка», или: «Язык ломоносовских переводов из Гомера, которого Ломоносов считал первым поэтом («Старшего всех стихотворцев считаю Гомера»), Анакреона, Вергилия, Овидия, Горация очень прост и выразителен».^{305 Неправильность этих суждений в том, что они не дифференцированы: то, что, быть может, верно относительно перевода из Анакреонта, распространено и на перевод из Гомера и на совершенно не обследованные переводы из римских авторов. То же самое повторяется и в недавно вышедшем, вообще говоря, чрезвычайно ценном пособии по истории переводческой мысли: «В его (т. е. Ломоносова) „Риторике" (1748) в точных (?) и художественно совершенных (?) переводах даны образцы творчества выдающихся (?) поэтов и ораторов древности: Гомера, Анакреона ... Демосфена, Лукиана, Цицерона, Тацита и других».306 Как во всем этом понимается отточенность языка, точность и выразительность перевода, остается без разъяснения, и такие отписки похожи на комплименты, в которых не нуждаются ни Ломоносов, ни Гомер, названный здесь «выдающимся». Одпако «простота» ломоносовских переводов из Гомера — далеко не такое простое явление, если к нему подойти исторически (см. выше, стр. 199). Кроме того, подобные суждения принижают достоинства оригинальных стихотворений Ломоносова, которые на самом деле стоят- бесконечно выше его переводов.}