Литературное творчество М. В. Ломоносова: Исследования и материалы - [20]
Джон Оуэн, или в латинизированной форме Аудоэнус (Audo-ënus, 1560? —1622), был одним из наиболее популярных новолатинских поэтов XVII—XVIII вв. Его остроумные и резкие нападки на католическую церковь доставили ему широкую известность, еще более распространившуюся после того, как его «Эпиграммы» были включены Ватиканом в «Индекс запрещенных книг».
Эпиграмма, известная в европейских литературах со времен античности (Марциал) и вновь вошедшая в моду в эпоху Ренессанса, приобрела у Дж. Оуэна типичные черты барочного жанра: это было уже не остроумие, а остроумничанье, не игра мысли, а трудолюбивое обыгрывание чужих мыслей, крылатых слов, известных афоризмов, привычных образов. На первых порах эпиграммы Оуэна кажутся забавными и привлекают своей замысловатой остротой и живостью, но вскоре они утомляют и приедаются, как беседа с человеком, который серьезно говорить не умеет или не желает и только острит. К Оуэпу вполне подходит характеристика, данная Ломоносовым «новым» итальянским поэтам, которые «силятся не пропустить ни единой строки без острой мысли». И сам Оуэн признает, что некоторые его эпиграммы имеют вымученный характер. В эпиграмме «О себе самом. Поэту Сэм. Дэниэлю» он писал:
Коль эпиграммы мои неудачны, чему удивляться:
Ногти грызу я писав, темя с досады скребу.>54
Тем не менее некоторые его произведения не лишены занятности. Вот несколько примеров из «Эпиграмм» Дж. Оуэна.
Ты, кто читаешь меня! Если все, что здесь есть, ты похвалишь,
В глупости я упрекну; в зависти — коль ничего.
(Coll, г, ИЪ. I, 2)
Златой век
Если золота власть неизвестна была первым людям, То почему этот век звали тогда золотым?
(Coll. I, ИЪ. II, 53). >78>
Патриоту
«Сладко и доблестно пасть за отчизну», — сказал нам Гораций. Жить для отчизны своей сладостней, думаю я.
(Coll. I, lib. I).
Джону Хоскину, юрисконсульту, остроумнейшему поэту, о своей книге
Книга моя — это мир; и стихи в ней, мой Хоскин, — то люди. В ней, как и в мире, мой друг, мало хороших найдешь.
(Coll. I, lib. I, 3).
К читателю, о самом себе
Может быть, краткость мою ты таланта сочтешь недостатком.
Можешь поверить мне, друг: кратко писать нелегко. Нет, не похож я на тех, кто много и глупо болтает:
Речь моя, может, глупа, но уж зато коротка.
(Coll. I, lib. I, 158).
К читателям
Знаю, не всякому я читателю буду по вкусу;
Но и читатели мне будут по вкусу не все.
(Coll, III, lib. III, 124).
Отмеченная нами выше склонность Оуэна использовать популярные цитаты с тем, чтобы придать им новый и неожиданный поворот, привела к тому, что традиция стала приписывать ему знаменитое изречение «Tempora mutantur, et nos mutamur in illis» («Времена меняются, и мы изменяемся с ними»); произошло это потому, что в четвертом сборнике эпиграмм Оуэна (Coll. I, 58) находится эпиграмма:
О Temporal
Tеmрога mutantur, nos et mutamur in illis:
Quomodo? sit semper tempore pejor homo.
(«Времена меняются, и мы изменяемся с ними. Каким образом? Со временем человек становится все хуже»). На самом деле это изречение встречается в сборниках 1566 г.>79> и 1577 г.>80> Одно время автором этого стиха ошибочно считался Овидий.
Оуэна переводили на английский,>57 французский,>58 немецкий,>59 испанский,>60 польский, украинский>61 и другие языки. Был Оуэн известен и русским читателям. Кроме упоминавшихся выше переводов А. Дубровского (1756),>62 существуют анонимные переводы в журналах «Ни то ни сё» (1769, стр. 71 — «Знай себя», coll. I, Hb. I, 8) и «Муза» (1796, ч. III, стр. 153 — «Что значит умереть?», coll. I, lib. I, 101; «Пустота», coll. II, lib. I, 5).
Среди неопубликованных эпиграмм наиболее значительного ученика Ломоносова — H. Н. Поповского есть несколько, напоминающих эпиграммы Оуэна («На Калигулу», «На атеиста» и др.), но это не переводы, а скорее подражания английскому поэту.
Западноевропейские историки новолатинской литературы тщательно отмечают, что «Эпиграммы» Оуэна были переведены пять раз на английский язык, трижды на французский и по разу на немецкий и испанский>63 (эти сведения не точны — см. выше). Д. И. Чижевский сообщил сведения о переводах Оуэна на славянские языки: чешский, польский, украинский.
Однако едва ли в какой-либо другой литературе выпадал на долю Оуэна такой успех, как в русской. Правда, это был успех его произведений, а не его самого; правда, отдельного издания хотя бы избранных эпиграмм Оуэна у нас не было. Зато несколько его произведений в известном уже нам переводе Â. Дубровского попали в одну из самых популярных русских книг конца XVIII—начала XIX в.
В знаменитом «Письмовнике» Н. Г. Курганова (1769 г.) были анонимно перепечатаны эпиграммы Оуэна «Пророки, поэты», «Смерть» и некоторые другие как в переводе А. Дубровского, так и, по-видимому, в переводе самого Курганова. «Письмовник» выдержал одиннадцать изданий — последнее вышло в 1837 г.
>57 Там же; Biographie universelle ancienne et moderne, t. XXXII,
стр. 312.
>58 Catalogue général des livres impromés de la Bibliothèque Nationale, t. 128. Paris, 1934, стлб. 722—723; Biographie universelle ancienne et moderne, t. XXXII, стр. 312.
>59 E. U r b a n. Owenus und die deutschen Epigrammatiker des XVII Jahrhunderts. Berlin, 1900.
Берков Павел Наумович был профессором литературоведения, членом-корреспондентом Академии наук СССР и очень знающим библиофилом. «История» — третья книга, к сожалению, посмертная. В ней собраны сведения о том, как при Советской власти поднималось массовое «любительское» книголюбие, как решались проблемы первых лет нового государства, как жил книжный мир во время ВОВ и после неё. Пожалуй, и рассказ о советском библиофильстве, и справочник гос. организаций, обществ и людей.Тираж всего 11000 экз., что по советским меркам 1971 года смешно.© afelix.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.