Лирика и сатира - [13]

Но зато гораздо меньше

Будут там красавиц губки, —

Райских женщин, что витают,

Как небесные голубки.

Будем радостно смеяться,

Будем пить вино, целуя,

Проводить так будем вечность,

Славя бога: «Аллилуя!»

Кончил он. И вот монахи,

Все сомнения рассеяв,

Тащат весело купели

Для крещенья иудеев.

Но, полны водобоязни,

Не хотят евреи кары —

Для ответной вышел речи

Реб Иуда из Наварры:

«Чтоб в моей душе бесплодной

Возрастить христову розу,

Ты свалил, как удобренье,

Кучу брани и навозу.

Каждый следует методе,

Им изученной где-либо…

Я бранить тебя не буду,

Я скажу тебе спасибо.

«Триединое ученье» —

Это наше вам наследство:

Мы ведь правило тройное

Изучаем с малолетства.

Что в едином боге трое,

Только три слились персоны —

Очень скромно, потому что

Их у древних — легионы.

Не знаком я с вашим богом,

Что Христом зовете. Вместе

Также девственную матерь

Не имею знать я чести.

Я жалею, что однажды —

Было то во время оно —

Бог ваш в Иерусалиме

Был наказан незаконно.

Но евреи ли убили,—

Доказать трудненько стало,

Так как corpus’a delicti[52]

Уж на третий день не стало.

Что родня он с нашим богом —

Это плод досужих сплетен,

Потому что мне известно:

Наш — решительно бездетен.

Наш не умер жалкой смертью

Угнетенного ягненка,

Он у нас не филантропии,

Не подобие ребенка.

Богу нашему неведом

Путь прощенья и смиренья,

Ибо он суровый бог,

Бог суровый отомщенья.

Громы божеского гнева

Поражают неизменно,

За грехи отцов карают

До десятого колена.

Бог наш — это бог живущий,

И притом не быстротечно,

А в широких сводах неба

Проживает он извечно.

Бог наш — бог здоровый также,

А не миф какой-то шаткий,

Словно тени у Коцита[53]

Или тонкие облатки[54].

Бог силен. В руках он держит

Солнце, месяц, неба своды,

Только двинет он бровями,

Троны гибнут, мрут народы.

С силой бога не сравнится, —

Как поет Давид[55], — земное;

Для него — лишь прах ничтожный

Вся земля, не что иное.

Любит музыку наш бог,

Также пением доволен,

Но как хрюканье ему

Звон противен колоколен.

В море есть Левиафан[56]

Так зовется рыба бога,

Каждый день играет с ней

Наш великий бог немного.

Только в день девятый Аба[57],

День разрушенного храма,

Не играет бог наш с рыбой,

А молчит весь день упрямо.

Целых сто локтей длина

Этого Левиафана,

Толще дуба плавники,

Хвост его, что кедр Ливана.

Мясо рыбы деликатно

И нежнее черепахи.

В судный день к столу попросит

Бог наш всех, кто жил во страхе.

Обращенные, святые,

Также праведные люди

С удовольствием увидят

Рыбу божию на блюде —

В белом соусе пикантном,

Также в винном, полном лука,

Приготовленную пряно,

Ну, совсем как с перцем щука.

В остром соусе, под луком

Редька светит, как улыбка…

Я ручаюсь, брат Иосиф,

Что тебе по вкусу рыбка…

Бог недурно варит, — верь,

Я обманывать не стану;

Откажись от веры предков,

Приобщись к Левиафану».

Так раввин приятно, сладко

Говорит, смакуя слово,

И евреи, взвыв от счастья,

За ножи схватились снова,

Чтобы с вражескою плотью

Здесь покончить поскорее,

В этом дивном поединке

Это — нужные трофеи.

Но, держась за веру предков

И за плоть, конечно, тоже,

Не хотят никак монахи

Потерять кусочек кожи.

За раввином — францисканец

Вновь завел язык трескучий:

Слово каждое — не слово,

А ночной сосуд пахучий.

Отвечает реб Иуда,

Весь трясясь от оскорбленья,

Но, хотя пылает сердце,

Он хранит еще терпенье.

Он ссылается на Мишну[58],

Комментарии, трактаты,

Также он из Таусфес-Ионтоф[59]

Позаимствовал цитаты.

Но что слышит бедный рабби

От монаха-святотатца?!

Тот сказал, что «Таусфес-Ионтоф

Может к чорту убираться!»

«Все вы слышите, о боже!»

И, не выдержавши тона,

Потеряв терпенье, рабби

Восклицает возмущенно:

«Таусфес-Ионтоф не годится?

Из себя совсем я выйду!

Отомсти ж ему, господь мой,

Покарай же за обиду!

Ибо Таусфес-Ионтоф, боже, —

Это ты… И святотатца

Накажи своей рукою,

Чтобы богом оказаться!

Пусть разверзнется под ним

Бездна, в глуби пламенея,

Как ты, боже, сокрушил

Богохульного Корея[60].

Грянь своим отборным громом,

Защити ты нашу веру;

Для Содома и Гоморры

Ты нашел смолу и серу!

Покарай же капуцина, —

Фараона ведь пришиб ты,

Что за нами гнался, мы же

Удирали из Египта.

Ведь стотысячное войско

За царем шло из Мицраим[61]

В латах, с острыми мечами

В ужасающих ядаим[62].

Ты, господь, тогда простер

Длань свою, и войско вскоре

С фараоном утонуло,

Как котята, в Красном море;

Порази же капуцинов,

Покажи им в назиданье,

Что святого гнева громы —

Не пустое грохотанье.

И победную хвалу

Воспою тебе сначала,

Буду я, как Мириам[63],

Танцовать и бить в кимвалы».

А монах вскочил, и льются

Вновь проклятий лютых реки:

«Пусть тебя господь погубит,

Осужденного навеки.

Ненавижу ваших бесов

От велика и до мала:

Люцифера, Вельзевула,

Астарота, Белиала[64].

Не боюсь твоих я духов.

Темной стаи оголтелой; —

Ведь во мне сам Иисус,

Я его отведал тела.

И вкусней Левиафана

Аромат христовой крови;

А твою подливку с луком,

Верно, дьявол приготовил.

Ах, взамен подобных споров

Я б на углях раскаленных

Закоптил бы и поджарил

Всех евреев прокаженных».

Затянулся этот диспут,

И кипит людская злоба,

И борцы бранятся, воют,

И шипят и стонут оба.

Бесконечно длинен диспут,

Целый день идет упрямо,

Очень публика устала,

И ужасно преют дамы.

Двор томится в нетерпении,

Кое-кто уже зевает,

И красотку-королеву

Муж тихонько вопрошает:

«Вы скажите ваше мненье

О сцепившихся героях, —