Лирика и сатира - [14]

Капуцина иль раввина

Предпочтете из обоих?»

Донна Бланка смотрит вяло,

Гладит пальцем лобик нежный,

После краткого раздумья

Отвечает безмятежно:

«Я не знаю, кто тут прав —

Пусть другие то решают,

Но раввин и капуцин

Одинаково воняют».

ENFANT PERDU [65]

Как часовой, на рубеже Свободы

Лицом к врагу стоял я тридцать лет.

Не знал, вернусь ли под родные своды,

Не ждал ни славы громкой, ни побед.

Пока друзья храпели беззаботно,

Я бодрствовал, глаза вперив во мрак.

В иные дни прилег бы сам охотно,

Но спать не мог под храп лихих вояк.

Порой от страха сердце холодело

(Ничто не страшно только дураку),

Для бодрости высвистывал я смело

Сатиры злой звенящую строку.

Ружье в руке, всегда на страже ухо, —

Кто б ни был враг, ему один конец!

Вогнал я многим в мерзостное брюхо

Мой раскаленный, мстительный свинец.

Но что таить! И враг стрелял порою

Без промаха, — забыл я ранам счет.

Теперь, — увы! — я все равно не скрою,

Слабеет тело, кровь моя течет…

Свободен пост! Мое слабеет тело…

Один упал — другой сменил бойца!

Я не сдаюсь! Еще оружье цело,

И только жизнь иссякла до конца.

* * *

Пытай меня, избей бичами,

На клочья тело растерзай,

Рви раскаленными клещами,

Но только ждать не заставляй!

Пытай жестоко, ежечасно,

Дроби мне кости ног и рук,

Но не вели мне ждать напрасно, —

О, это горше лютых мук!

Весь день прождал я, изнывая,

Весь день — с полудня до шести!

Ты не явилась, ведьма злая,

Пойми, я мог с ума сойти!

Меня душило нетерпенье

Кольцом удава, стыла кровь,

На стук я вскакивал в смятеньи,

Но ты не шла, — я падал вновь…

Ты не пришла, — беснуюсь, вою,

А дьявол дразнит: «Ей же ей,

Твой нежный лотос над тобою

Смеется, старый дуралей!»

ОСЛЫ-НАЦИОНАЛИСТЫ [66]

Свобода наскучила в данный момент;

Республика четвероногих

Желает, чтобы один регент

В ней правил вместо многих.

Звериные роды собрались,

Листки бюллетеней писались;

Партийные споры начались,

Интриги завязались.

Стояли старо-ослы во главе

Ослиного комитета;

Носили кокарды на голове

Черно-красного с золотом цвета[67].

Была еще партия жеребцов,

Но та голосов не имела;

Боялись свирепых старо-ослов,

Кричавших то и дело.

Когда ж кандидатом коня провел

По спискам один избиратель,

Прервал его серый старо-осел

И крикнул ему: «Ты предатель!

Предатель ты! И крови осла

Ни капли в тебе не струится;

Ты не осел! Тебя родила

Французская кобылица.

От зебры род, должно быть, твой,

Ты весь в полоску, как зебра.

И голоса тембр у тебя носовой,

Как голос еврея, негра.

А если ты и осел, то все ж

Осел от разума, хитрый;

Ты глуби ослиной души не поймешь,

Ее мистической цитры.

Но я, я всею душой вошел

В сладчайший этот голос;

Я есмь осел, мой хвост — осел,

Осел мой каждый волос.

Я не из римлян, не славянин,

Я из ослов немецких,

Я мыслящих предков храбрый сын,

И кряжистых и молодецких.

Они, не играли в galanterie[68]

Фривольными мелочами,

И быстро, бодро, свежо, — раз-два-три,

На мельницу шли с мешками.

Отцы не умерли: в гробах

Одна лишь кожа с мехом,

Их тленная риза! Они в небесах

Приветствуют нас со смехом.

Ослы блаженные, в нимбе венца!

Мы следовать вам клянемся,

С путей добродетели до конца

Ни на волос не собьемся.

О, что за блаженство быть ослом!

Таких длинноухих сыном!

Со всех бы крыш кричать о том:

Рожден я в роде ослином!

Большой осел, что был мне отцом,

Он был из немецкого края;

Ослино-немецким молоком

Вскормила нас мать родная.

Я есмь осел из самых ослов,

И всей душой и телом

Держусь я старых ослиных основ

И всей ослятины в целом.

И мы свой ослиный совет даем:

Осла на престол поставить;

Мы осломонархию оснуем,

Где только ослы будут править.

Мы все здесь ослы! И-а! И-а!

От лошадей свобода!

Долой коня, виват! ура!

Король ослиного рода!»

Так кончил патриот. И зал

Оратору дружно хлопал.

Тут каждый национальным стал

И бил копытом об пол.

Дубовый венок на его главу

Потом возложило собранье,

И он благодарил толпу,

Махая хвостом в молчанье.

АФРОНТЕНБУРГ [69]

Прошли года, но замок тот

Еще до сей поры мне снится.

Я вижу башню пред собой,

Я вижу слуг дрожащих лица,

И ржавый флюгер в вышине,

Скрипевший злобно и визгливо.

Едва заслышав этот скрип,

Мы все смолкали боязливо.

И после долго мы за ним

Следили, рта раскрыть не смея.

За каждый звук могло влететь

От старого брюзги Борея.

Кто был умней, совсем замолк.

Там никогда не знали смеха,

Там и невинные слова

Коварно искажало эхо.

В саду у замка старый сфинкс

Дремал на мраморе фонтана,

И мрамор вечно был сухим,

Хоть слезы пил он непрестанно.

Проклятый сад! Там нет скамьи,

Там нет заброшенной аллеи,

Где я не лил бы горьких слез,

Где сердце не терзали б змеи.

Там не нашлось бы уголка,

Где мог я скрыться от бесчестий,

Где не был уязвлен одной

Из грубых или тонких бестий.

Лягушка, подглядев за мной,

Донос строчила жабе серой,

А та, набравши сплетен, шла

Шептаться с тетушкой виперой.

А тетка с крысой — две кумы,

И спевшись, обе шельмы вскоре

Спешили в замок — всей родне

Трезвонить о моем позоре.

Рождались розы там весной,

Но не могли дожить до лета.

Их отравлял незримый яд,

И розы гибли до расцвета.

И бедный соловей зачах, —

Безгрешный обитатель сада,

Он розам пел свою любовь —

И умер от того же яда.

Ужасный сад! Казалось, он

Отягощен проклятьем бога.

Там сердце среди бела дня

Томила темная тревога.

Там все глумилось надо мной,

Там призрак мне грозил зеленый.