Лиловый цветок гибискуса - [64]

— Мы не можем сидеть сложа руки, mba[125]. Разве может один-единственный старший администратор руководить целым университетом? Ты когда-нибудь слышала о таком? — спросила тетушка Ифеома, наклоняясь вперед. Она поджала губы, и на ее отливающей бронзой помаде появились крошечные трещины. — С самого момента основания совет управляющих всегда избирал администрацию. Из нескольких человек! Это же правильно, oburia[126]?

Женщина кивала и смотрела куда-то вдаль, как делают люди, старающиеся подобрать подходящие аргументы. Наконец она заговорила: слова полились неспешно — так уговаривают упрямого ребенка.

— Ифеома, говорят, составлен список преподавателей, которых университет считает неблагонадежными. Все они подлежат увольнению. И твое имя есть в этом списке.

— А мне не за лояльность и платят. Только почему-то правда у нас под запретом!

— Ифеома, неужели ты считаешь, что одна ты знаешь правду? Неужели ты думаешь, что мы ее не знаем, а? Но, gwakenem[127], твоя правда накормит твоих детей? Она оплатит им школу и купит одежду?

— А когда нам дадут слово? Когда солдаты станут преподавателями, а студенты начнут ходить на лекции под дулом автоматов? Когда пожелают услышать наше мнение? — тетушка говорила все громче, глаза ее сверкали. Но ее гнев вызывала не собеседница, а что-то куда большее, то, что сейчас разделяло женщин.

Незнакомка встала, расправила свою желто-голубую юбку, из-под которой виднелись лишь подошвы ее коричневых шлепанцев:

— Нам пора. У тебя во сколько лекция?

— В два.

— У тебя есть топливо?

— Ebekwanu?[128] Нет.

— Позволь мне подвезти тебя. У меня немного есть.

Я смотрела, как тетушка Ифеома и ее гостья медленно идут к выходу, будто придавленные весом произнесенных слов. Амака подождала, пока за ними закроется дверь, и только потом села на стул.

— Мама просила напомнить тебе про обезболивающие, Камбили, — сказала она.

— О чем это разговаривали тетушка Ифеома и ее подруга? — спросила я, прекрасно понимая, что раньше никогда бы не отважилась задать подобный вопрос.

— О старшем администраторе, — коротко ответила Амака, нервно поглаживая спинку плетеного стула. Вероятно, ей казалось, что я сразу же пойму, о чем идет речь.

— О том, кто станет править университетом, — пояснил Обиора. — Университет превращается в государство в миниатюре.

Оказывается, все это время он сидел на полу и читал. Я раньше никогда не слышала, чтобы кто-нибудь использовал слово «миниатюра».

— Они велят маме заткнуться, — Амака начала сердиться. — Заткнись, или будешь fiam[129] уволена, — и она щелкнула пальцами, показывая, как быстро это может произойти.

— Если ее уволят, мы поедем в Америку, — улыбнулся Обиора.

— Mechie onu, — рявкнула Амака. — Заткнись.

— В Америку? — я переводила взгляд с Амаки на Обиору.

— Тетя Филиппа зовет маму к себе. Там, по крайней мере, людям платят вовремя, — горько бросила Амака, словно кого-то обвиняя.

— Уважение, достойный доход и никакой политики. Куда как лучше для мамы! — Обиора сопровождал каждое слово кивком, соглашаясь с собой на тот случай, если он останется в меньшинстве.

— Мама что, сказала тебе, что собирается уехать, gbo? — Амака быстро-быстро постукивала по стулу пальцами.

— Ей тут мешают во всем. Даже делать карьеру! — Обиора чуть повысил голос. — Она уже несколько лет назад должна была стать старшим преподавателем.

— Тетя сама это сказала? — глупо спросила я, понимая еще меньше, чем в начале разговора. Его предмет приводил меня в ужас — я не могла представить себе жизни без тетушки и ее семьи, без Нсукки.

Мне никто не ответил. Кузены молча жгли друг друга взглядами. Похоже, они и разговаривали не со мной. Тогда я вышла на улицу и встала у перил террасы.

Дождь шел всю ночь. И теперь Джаджа, стоя на коленях, занимался прополкой. Ведь с поливом за него отлично справились небеса. На мягкой, влажной земле заднего двора уже выросли муравейники, похожие на маленькие крепости. Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, чтобы насладиться ароматом свежей листвы, омытой дождем. Наверное, так курильщики наслаждаются последней сигаретой. Окаймляющие сад кусты аламанды покрылись цилиндриками желтых цветков. Чима наклонял их один за другим и вставлял в каждый свой мизинец, подыскивая тот, что идеально подойдет по размеру. А я бездумно за ним наблюдала.

Вечером по дороге на стадион к нам заехал отец Амади — хотел всех отвезти на футбол. Он тренировал мальчиков из Угву Адижи, готовил их к турниру, организованному правительством для отбора юных талантов. Но Обиора одолжил у соседей сверху видеоигру и теперь сидел вместе с Чимой и Джаджа перед телевизором. Идти им, естественно, никуда не хотелось. А когда отец Амади позвал Амаку, та рассмеялась:

— К чему излишняя вежливость? Я отлично понимаю: вы хотите побыть наедине с той, кто дорог вашему сердцу.

Отец Амади улыбнулся, но ничего ей не ответил.

И я отправилась с ним одна. Пока мы ехали на стадион, от стеснения у меня пересохло во рту. Я была признательна отцу Амади за то, что он не стал комментировать слова Амаки, а говорил про ароматные дожди и подпевал на игбо энергичному хору, записанному на магнитофон. Мальчики — более высокие, взрослые версии тех ребят, что я видела прошлый раз, — уже ждали отца Амади. Их дырявые шорты были так же поношены, а майки — тех же неопределенных цветов. Отец Амади говорил с ними громче, чем обычно, и его голос звучал более резко. Он подбадривал, объяснял и показывал слабые места каждого мальчишки. А когда они принялись прыгать в высоту — кажется, на пределе сил, — в какой-то момент отец Амади незаметно приподнял планку на одно отделение.