Лиловый цветок гибискуса - [63]

— И куда это ты собрался? — не унималась Амака. — В погоню за aku?

— Я не собираюсь бегать за этими летающими термитами. Я собираюсь посмотреть. Понаблюдать, — важно сказал Обиора.

— А можно мне тоже пойти, мам? — спросил Чима.

— Да, только ты же знаешь, мы их не жарим.

— Я отдам тех, что поймаю, Угочукву. Они готовят aku у себя в квартире.

— Только будь осторожен, не позволь им влететь тебе в ухо, inugo! Иначе можешь оглохнуть! — крикнула тетушка вдогонку уже выскочившему на улицу Чиме.

Тетушка Ифеома надела шлепанцы и отправилась наверх, поговорить с соседкой. Я осталась наедине с Амакой, которая подошла и встала рядом со мной возле металлических ограждений. Она наклонилась, чтобы облокотиться о перила, слегка коснувшись меня плечом. Прошлое напряжение между нами исчезло без следа.

— Ты стала дамой сердца отца Амади, — сказала она. Теперь она разговаривала со мной так же легко и таким же тоном, как с Обиорой. И, верно, представить себе не могла, как болезенно сжалось мое сердце. — Он очень беспокоился, когда ты болела. И все время о тебе говорил. И, amam[123], это не напоминало заботу пастыря.

— А что он говорил?

Амака повернулась, чтобы посмотреть в мое взволнованное лицо.

— Ты в него влюбилась, да?

«Влюбилась» было очень мягким словом для описания того, что я чувствовала. Оно не охватывало и малой его части, но я ответила:

— Да.

— Как и каждая вторая девушка здесь, на территории университета.

Я крепче вцепилась в перила, понимая, что Амака больше ничего не скажет, если я ее об этом не спрошу. К тому же она хотела меня разговорить.

— В каком смысле? — спросила я.

— Ой, да все девчонки в него влюблены! Даже некоторые замужние женщины. Знаешь, люди все время влюбляются в служителей церкви. Все-таки приятно помериться с Богом как с соперником, — Амака провела рукой по перилам, размазывая капельки воды. — Но с тобой все иначе. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-нибудь так говорил. Он рассказывал, что ты никогда не смеешься. И какая ты застенчивая и задумчивая. Он настоял на том, что сам отвезет маму в Энугу, чтобы повидаться с тобой. Я сказала ему, что он ведет себя как человек, у которого заболела жена.

— Я была так рада увидеть его, — выдохнула я. Слова удивительно легко формировались у меня на языке и скатывались с него. Амака по-прежнему внимательно на меня смотрела.

— Это ведь дядя Юджин сделал такое с тобой, okwia[124]?

Я отпустила перила, внезапно ощутив потребность посетить туалет. Никто не спрашивал меня об этом, даже доктор в больнице, даже отец Бенедикт. Не знаю, как папа объяснил им, что со мной случилось. Если вообще что-либо объяснял.

— Тебе сказала тетушка Ифеома? — спросила я.

— Нет, но я догадалась.

— Да, это был он, — произнесла я и направилась в туалет. Я не хотела видеть реакцию Амаки.

В тот вечер электричество отключили еще до захода солнца. Холодильник вздрогнул и затрясся, а затем наступила тишина. Я не замечала, какой в квартире стоял гул, пока он не прекратился. Обиора принес на терассу керосиновые лампы, и мы устроились вокруг них, отбиваясь от крохотных насекомых, слепо летящих на желтый свет и бьющихся о светильники. Чуть позже появился отец Амади, он принес жареный дакриодес с кукурузой, завернутый в старую газету.

— Отче, вы лучше всех! Это именно то, о чем я только что думала, дакриодес с кукурузой! — завопила Амака.

— Я принес это только с одним условием: сегодня ты не будешь со мной спорить! — улыбнулся отец Амади. — Я пришел проведать Камбили.

Амака рассмеялась, забрала у него сверток и пошла за тарелками.

— Рад видеть тебя здоровой, — сказал отец Амади, рассматривая меня и приглашая взглядом подняться. Я встала, и он осторожно обнял меня. Прикосновение его тела было приятным. Я первая отстранилась. Мне хотелось, чтобы Чима, Джаджа, Обиора, Амака и тетушка Ифеома на время куда-нибудь исчезли. Мне хотелось побыть с ним наедине. Рассказать, что теперь цвет обожженной глины, цвет его кожи — мой любимый цвет, что его присутствие согревает мне сердце.

В дверь постучала соседка, она принесла пластиковый контейнер с aku, листьями anara и красным перцем. Тетушка Ифеома сказала, что мне есть это не стоит, чтобы не рисковать желудком. Я наблюдала, как Обиора взял лист, положил на ладонь, насыпал на него aku, зажаренных до хруста, поместил сверху перец и свернул в рулет. Когда он отправил рулет себе в рот, часть ингредиентов просыпалась.

— У нас говорят: как бы далеко aku ни летал, все равно попадет в рот к лягушке, — усмехнулся отец Амади. Он опустил руку в контейнер, взял несколько aku и бросил их себе в рот. — Мальчишкой я обожал гоняться за aku. И еще и потому, что это — хорошая еда. Лучше всего было дождаться вечера: тогда они теряют свои крылья и падают на землю. Остается только собрать урожай, — его голос звучал почти ностальгически.

Я закрыла глаза и, слушая музыку его голоса, представила отца Амади ребенком, еще до того, как его плечи расправились, увидела, как он бегает за aku по размягченной дождями земле.

Тетушка Ифеома не позволяла мне, пока я не окрепну, по утрам таскать канистры с водой. Поэтому я проснулась позже всех, когда комнату наполнили разбросанные зеркалом солнечные зайчики. В квартире было пусто, только в гостиной, у окна, обнаружилась Амака — она смотрела на террасу. Я подошла и встала рядом. Снаружи шла беседа: тетушка Ифеома сидела и разговаривала с незнакомой мне женщиной с умным пронзительным взглядом и лишенными улыбки губами. На ней не было и следа косметики.