Лето радужных надежд - [79]

– Когда ж ты успела продать?

– Последние бумаги подписала вчера. А выставила на продажу еще полтора месяца назад.

– Когда попросила у меня деньги на поездку? Э-эх! Не доверяла?

– Это был запасной план, мой дорогой. Ты же знаешь, я люблю сама управлять своей судьбой.

– О да. Могучая ты моя.

«А ведь я уже нашел покупателя на «дээс»!..»

Что мать справилась без него – это было обидно. Но она справилась. Вот что было главное: она поедет в хорошую клинику. Отложен приговор. Поэтому Богдан потерзался десять секунд и прекратил.

– Когда ты… – «Когда ты уезжаешь?» – хотел он спросить, но в комнату вошел Степа. В одной руке у него была надкусанная баранка, в другой – половина фарфоровой вазы.

– Кокнули! Угу. Или я, или кто-то из грузчиков. Привет, пап.

«Привет, пап» – ну и ну! Ради этого стоило прикатить из Москвы.

– Привет, сын, – небрежно бросил Богдан.

– Я вчера узнал, что ба, что ба переезжает. А ты знал?

– Многие знания – многие печали, – уклонился от ответа Богдан. – А кстати, куда все это хозяйство денется?

– Оставь хозяйство всяк сюда входящий, – вздохнула мать. – В основном оно поедет к моей подруге на дачу. И немножко к Степе. А что? Ты хочешь что-то забрать? Пожалуйста!

Богдан даже не стал задумываться.

– Нет, мерси. Все свое ношу с собой. Мы, банкроты, может, и сами скоро переезжать будем.

– Возьми абажур, – мать указала вверх, где под потолком разместилось ветхое, светящееся десятками дырок чудо. – Тот самый, между прочим. С дачи Альберта Анатольевича, я его таки откопала.

– Этот?! Да… не щадит нас время, – Богдан посмотрел на абажурчик задумчиво. – М-м… Мы передадим его Степе. Именно!

– Чего? Куда, зачем мне? У меня есть, – забормотал Степа.

– Бери без разговоров, – скомандовал Богдан. – Это символично. Это связь поколений. Отрываю от сердца, потом благодарить будешь.

– Возьми, Степаш, – сказала Майя. – Потом разберешься, нужен он тебе или нет.

Степа повздыхал, но покорился и пошел за стремянкой – снимать абажур.

– Когда ты летишь в Израиль? – спросил Богдан.

– Через пять дней. В моем случае не стоит откладывать.

– Не спорю.

Зашли грузчики, принялись выносить сервант, затем коробки. Мамино кресло перенесли к стене, как паланкин (выходить она не пожелала, видимо, устала). Богдан хотел присесть, но стульев уже не осталось, а через пять минут не осталось в комнате и вовсе ничего. Он сел прямо на пол (голый, без ковра) рядом с креслом матери, оперся спиной о стену (голую, без картин), вытянул свои длинные ноги. За последние две недели Богдан устал от неприятных дел, связанных с закрытием его компании, да и за весь последний год устал от нервотрепки, от рывков, каждый раз как последний, и хождения по краю. Но сейчас он чувствовал удивительную легкость и даже подумал: а не счастлив ли я? В данный миг, здесь, как-то так, как я могу… по-своему. А?

Степа ушел вместе с грузчиками к машине. Богдан с матерью остались в квартире одни. Он взял мать за руку – хрупкую, как птичья лапка, несгибаемую, прозрачную, как солнечный луч, в старческих пятнах, прекрасную.

– Когда ты вернешься… с во-от таким румянцем, с роскошным загаром – я буду приезжать каждую неделю, – негромко сказал Богдан.

– Очень надеюсь.

– А то и вовсе переберусь! Сам не понимаю пока, что у меня останется после банкротства.

– И что, к маме под крыло? Не выдумывай. Человеку твоего размаха, – надменно произнесла мать, – надо жить в столице.

– Ха-ха, ха-ха… Но приятно, черт побери, что ты в меня так веришь! Что ты читаешь?

Он взял из рук матери книгу. Сборник стихов Бродского. Богдан посмотрел на страницу, на которой остановилась мать. Некоторое время он читал про себя, кивая и угукая в такт. Но мать потребовала: «Тогда уж вслух». Он пропустил «смерть», «уходим», «смерть» и перешел сразу к концу:

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и, полны темноты,

и, полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной

                   блестящей рекою.

– Я совершенно согласна, – сказала мать и поцеловала Богдана в макушку.

Он прислонился головой к ее колену. У этого простого жеста уже был привкус ностальгии, тоски по ушедшему – заранее. Нет, тоска, проваливай.

На окне больше не было штор, в комнате почти не осталось вещей. Лучи осеннего солнца беспрепятственно раздвигали пространство, а в лучах танцевали возможности: возможно, мать выздоровеет… или выкупит хоть сколько-то времени у болезни… Возможно, они еще встретят Новый год вместе… Возможно, они все вместе отметят второй день рождения Яси… Возможно, Степа напишет новую игру, еще лучше прежней, и уж тогда Богдан поможет ему не упустить ее из рук… Возможно, сам Богдан когда-нибудь затеет новое дело… Он мысленно играл с возможностями, подзывал их и отпускал, как белых почтовых голубей, которые – ты знаешь – всегда возвращаются.