Лестница - [8]

— Понимаете, страха не было. У меня, по крайней мере. Злость — да, злость была. Ну и. — как бы это вам объяснить? — не сдаваться же! Об этом и речи быть не могло. А боевики на той стороне уже и не скрывались. Они перебегали с места на место, выбирали более удобные позиции. Их там и было-то совсем немного. В других условиях. Но горы есть горы. Тут не количество важно, а позиция. А ваш сын хорошо стрелял. Он у нас в роте был лучшим пулеметчиком. И с той стороны весь огонь сосредоточился на нем. За эти две-три минуты мы успели перетащить в укрытие раненых. А потом… потом Саша вдруг перестал стрелять. Я подумал: патроны кончились. А на самом деле. Но об этом я узнал позже. Да и меня как раз в это время зацепило и малость оглушило, так что я даже соображать как следует не мог. И в глазах у меня все плыло, и ноги не держали. Правда, длилось это состояние недолго. К тому же, на наше счастье, — на счастье тех, кто еще был жив, — с хребта открыли огонь ребята из отделения сержанта Кубичкина. Это нас и спасло. А Сашу… Сашу снял снайпер.

И Тепляков, взяв рюмку с водкой, повертел ее в пальцах и опрокинул в рот. Рассказывать больше было не о чем. Все остальное уже не имело никакого значения. Потому что почти половина взвода лежала на осыпи, многих каменный поток унес вниз, и позы их говорили о том, что в помощи они уже не нуждаются. Рассказывать о том, как удалось связаться со штабом, как прилетели «вертушки» и накрыли огнем противоположный хребет, как высадили десант, как подбирали убитых и раненых, — рассказывать об этом не имело смысла матери Сашки Яловичева, для которой все закончилось с последними выстрелами ее сына.

Самое обидное и необъяснимое ожидало Теплякова потом, когда военная прокуратура разбирала случившееся: в штабе наотрез отказались от вызова по рации, но и провокацию со стороны боевиков опровергнуть не смогли. И он, Юрка Тепляков, взорвался. Что он тогда, во время суда над собой, кричал в запальчивости, в чем обвинял командира опергруппы полковника Ворошина, убей — не помнит. Может, ранение и контузия сказались таким образом на его обычной выдержке, но даже при отсутствии таковых, несправедливое обвинение не могло не задеть его самолюбия. Впрочем, все мы задним числом умнее себе кажемся. А тогда, один на один с погонами в два просвета, он не нашел других слов и другого тона в свое оправдание. И военный суд постановил: разжаловать лейтенанта Теплякова в рядовые и уволить из армии.

Слава богу, отец не дожил до позора своего сына. А то хоть в петлю.

В квартиру позвонили.

— Это Иван Савич, — встрепенулась Татьяна Андреевна и пошла открывать.

Послышался хрипловатый мужской голос, и Тепляков вышел в прихожую. Сосед Татьяны Андреевны оказался грузным мужчиной лет пятидесяти, с круглой головой на короткой шее, обметанной жестким коротким волосом, как газон после сенокосилки.

Увидев Теплякова, он спросил сварливым голосом:

— Это ты из Ракитного?

— Ну, я, — ответил Тепляков, насторожившись: ехать с человеком, которому ты в тягость, не хотелось. А, с другой стороны, нарываться на очередной скандал с Лилькой не хотелось еще больше.

За Теплякова вступилась Татьяна Андреевна:

— Ваня, это Юра Тепляков. Он служил с моим Сашей.

— А-а, вон как. Ну, тогда что ж, тогда поехали, раз такое дело. — И спросил уже совсем другим тоном, вполне доброжелательным: — Ехать-то готов? Или как?

— Почти, — ответил Тепляков. — Обуюсь вот и.

— А-а, ну, раз так, то я тебя подожду внизу. Только ты, парень, побыстрее, — сказал Иван Савич и вышел.

— Ты, Юрочка, так почти ничего и не поел, — засуетилась Татьяна Андреевна. — Заговорила я тебя. Я тебе сейчас быстренько с собой соберу. А ты пока обувайся. Он подождет, — успокоила она Теплякова. — Ты не смотри, что он вроде бы не очень приветливый. Это на первый взгляд. А так человек он хороший, добрый. Только вот жизнь его тоже помотала — не дай, не приведи. Время такое — ничего не поделаешь.

— Татьяна Андреевна! Я вас очень прошу — ничего мне с собой не надо! — взмолился Тепляков. — И наелся я! Вот честное слово — наелся! Спасибо вам большое!

— Да почему ж не надо-то, Юрочка? Приедешь домой, а дома, небось, шаром покати. А я тебе котлеток домашних, огурчиков, помидорчиков — все со своего огорода.

— Нет, что вы! И дома у меня все есть. Полный холодильник, — отбивался Тепляков, не представляя себе, как он появится с пакетом, а в нем котлеты и все остальное. Вот уж Лилька-то взовьется, вот уж отведет свою душеньку — похлеще вчерашнего.

А когда Тепляков, уже одетый и обутый, отступил к двери, Татьяна Андреевна, приблизившись к нему вплотную с бумажкой в руке и заглядывая ему в глаза, провела руками по отворотам его куртки, — точь-в-точь, как делала когда-то его мать, провожая сына то ли в школу, то ли в училище, — и произнесла умоляюще:

— Юрочка, вот тебе мои телефоны: рабочий и домашний. Обязательно позвони мне дня через три: я что-нибудь придумаю с этой комиссией. Иначе ведь тебя на хорошую работу никто не возьмет. А будешь в городе — заходи. Непременно заходи. Все-таки ты — не чужой мне человек. Не чужой, — в который уж раз повторила она.