Лестница - [6]

— Вот здесь мы и живем, — произнесла женщина извиняющимся голосом. Повесив на крючок куртку и зонтик, а затем, сняв — нога об ногу — туфли, она всунула ноги в домашние тапочки, продолжила: — А вот эта комната, — показала она на дверь, обитую дерматином, — была Сашиной. — И добавила как о чем-то само собой разумеющемся: — Теперь там девочки.

Тепляков столбом торчал возле двери и ждал, пока хозяйка освободит место, где можно было бы разуться: армейские ботинки, которые он по осени предпочитал всякой другой обуви, нога об ногу не снимешь, а здесь даже согнуться можно было лишь одному человеку.

Хозяйка убрала свои туфли в ящик, достала оттуда же почти новые тапочки, глянула снизу вверх на Теплякова и сообщила с виноватой улыбкой:

— Вот, от Саши остались. Вы уж извините, Юра.

— Да за что же вам извиняться-то. Татьяна Андреевна? — воскликнул Тепляков взволнованно, вдруг вспомнив, как зовут мать Сашки Яловичева. — Это не вам надо извиняться, а. — Он мотнул головой и не стал уточнять, кто должен извиняться в таких случаях.

— Да-да! Конечно! Я понимаю, Юра! Я все понимаю. — И тут же, как бы отсекая прошлое: — Вы пока тут, а я пойду на кухню, приготовлю. — И, показав на дверь: — Здесь ванна и туалет. Можете помыть руки. Синее полотенце — для рук.

Глава 3

Они сидели на кухне за небольшим столом, который качался при каждом движении, а его пластиковая поверхность была истерта во многих местах от долгого пользования, лишившись незамысловатого орнамента. Точно такой же стол, буфет, колонка, настенный шкафчик и две табуретки — чехословацкий кухонный гарнитур, купленный по талону после почти годичного ожидания своей очереди, — стояли когда-то и в квартире, которую занимала семья подполковника Теплякова. Сколько лет миновало с тех пор, воспоминания о погибших родителях давно притупились в сознании Теплякова-младшего, но вот он увидел этот стол — и в груди его что-то сжалось, остановив дыхание.

— Что с вами, Юра? — всполошилась Татьяна Андреевна. — На вас лица нет.

— Нет-нет! Ничего! Все нормально! — поспешил он успокоить хозяйку и, лишь усевшись за стол, пояснил: — Точно такой же гарнитур был и в нашей квартире.

Теплая ладонь легла на его руку.

— Хотите выпить, Юра? У меня есть водка. Я с вами тоже выпью, чтобы… по русскому обычаю. — Голос ее пресекся, губы дрогнули в виноватой улыбке.

— Да-да! — торопливо согласился Тепляков, принял из рук хозяйки початую бутылку, разлил по рюмкам, встал.

Татьяна Андреевна встала тоже.

Выпили молча и сели.

Крупные капли дождя горохом били в жестяной подоконник.

Тепляков смотрел в лицо хозяйки, испещренное ранними морщинами, и не мог найти ни единого слова, чтобы утешить ее горе, а что надо утешать, он был уверен, потому что чувствовал себя все более виноватым в гибели ее сына.

— Что вы на меня так смотрите, Юра? — спросила она, подкладывая ему из сковороды жареной картошки. — Не нравлюсь?

— Что вы? — испугался он, не поняв ее вопроса, и отложил вилку. — Совсем наоборот. Вы такая. Понимаете, вот так же, за таким же столом, когда я еще учился в школе, сидела моя мама. И все жалела, что я у них единственный сын. А они. — голос его снова пресекся, но он, сделав над собой усилие, все-таки договорил: — И они у меня были… единственными. На всем свете.

— Да-да, я вас очень хорошо понимаю, Юра, — поспешила с ответом Татьяна Андреевна. — Очень хорошо понимаю. И если вы… и если ты. Можно я так буду к тебе обращаться?

Тепляков покивал головой, и она тоже покивала, а затем продолжила:

— Так вот, если ты будешь бывать в городе, заходи к нам. Заходи без всяких церемоний. Попросту. Все-таки ты там был с моим сыном. — и улыбнулась ему виноватой улыбкой.

Некоторое время они ели молча. Где-то в глубине квартиры прокуковала кукушка, и Тепляков с тревогой глянул на свои часы: они показывали десять минут четвертого.

Татьяна Андреевна предупредила его вопрос:

— Сосед обещал зайти за тобой минут через пятнадцать — двадцать. А вам ехать-то — всего ничего. Успеете. Ты ешь, Юрочка, ешь! Не волнуйся. Иван Савич человек обязательный.

— Спасибо, Татьяна Андреевна. Я уже наелся. Давно не ел так вкусно, — поблагодарил Тепляков, откладывая вилку.

— Если хочешь, выпей еще, — предложила она. — А то стоит и стоит, а пить некому. Я лишь иногда, как вот сейчас.

— Нет, спасибо. Больше не хочу, — отказался Тепляков, хотя в других условиях он прикончил бы всю бутылку. И глазом бы не моргнул. Но здесь почему-то было стыдно показывать свою распущенность, к которой он уже начинал привыкать, хотя иногда и понимал, что зря губит себя, так ничего и не добившись в этой жизни.

— Ну, коли у нас есть еще немного времени, то, если тебе не трудно, Юрочка, расскажи мне, как у вас там, в Дагестане, все это случилось? — попросила Татьяна Андреевна. — И можно ли было что-то сделать, чтобы избежать… чтобы избежать всего этого? — добавила она. — Я понимаю, что и тебе тяжело вспоминать, да и мне нелегко слушать, но вот в бумаге, которую дали мне в военкомате, написано: «Пал смертью героя». И медаль мне вручили там же, а я по ночам, бывает, все представляю себе и представляю, как он бежит куда-то, а потом вдруг начинает падать. — и Татьяна Андреевна судорожно всхлипнула, но глаза ее остались сухими. — Ты, Юра, не бойся: я уже почти свыклась с гибелью Саши, так что можешь рассказывать, потому что. Вот будут у меня внуки, и будут они спрашивать, как погиб их дядя, а я ничего определенного сказать им не смогу.