Лестница - [6]
— Вот здесь мы и живем, — произнесла женщина извиняющимся голосом. Повесив на крючок куртку и зонтик, а затем, сняв — нога об ногу — туфли, она всунула ноги в домашние тапочки, продолжила: — А вот эта комната, — показала она на дверь, обитую дерматином, — была Сашиной. — И добавила как о чем-то само собой разумеющемся: — Теперь там девочки.
Тепляков столбом торчал возле двери и ждал, пока хозяйка освободит место, где можно было бы разуться: армейские ботинки, которые он по осени предпочитал всякой другой обуви, нога об ногу не снимешь, а здесь даже согнуться можно было лишь одному человеку.
Хозяйка убрала свои туфли в ящик, достала оттуда же почти новые тапочки, глянула снизу вверх на Теплякова и сообщила с виноватой улыбкой:
— Вот, от Саши остались. Вы уж извините, Юра.
— Да за что же вам извиняться-то. Татьяна Андреевна? — воскликнул Тепляков взволнованно, вдруг вспомнив, как зовут мать Сашки Яловичева. — Это не вам надо извиняться, а. — Он мотнул головой и не стал уточнять, кто должен извиняться в таких случаях.
— Да-да! Конечно! Я понимаю, Юра! Я все понимаю. — И тут же, как бы отсекая прошлое: — Вы пока тут, а я пойду на кухню, приготовлю. — И, показав на дверь: — Здесь ванна и туалет. Можете помыть руки. Синее полотенце — для рук.
Глава 3
Они сидели на кухне за небольшим столом, который качался при каждом движении, а его пластиковая поверхность была истерта во многих местах от долгого пользования, лишившись незамысловатого орнамента. Точно такой же стол, буфет, колонка, настенный шкафчик и две табуретки — чехословацкий кухонный гарнитур, купленный по талону после почти годичного ожидания своей очереди, — стояли когда-то и в квартире, которую занимала семья подполковника Теплякова. Сколько лет миновало с тех пор, воспоминания о погибших родителях давно притупились в сознании Теплякова-младшего, но вот он увидел этот стол — и в груди его что-то сжалось, остановив дыхание.
— Что с вами, Юра? — всполошилась Татьяна Андреевна. — На вас лица нет.
— Нет-нет! Ничего! Все нормально! — поспешил он успокоить хозяйку и, лишь усевшись за стол, пояснил: — Точно такой же гарнитур был и в нашей квартире.
Теплая ладонь легла на его руку.
— Хотите выпить, Юра? У меня есть водка. Я с вами тоже выпью, чтобы… по русскому обычаю. — Голос ее пресекся, губы дрогнули в виноватой улыбке.
— Да-да! — торопливо согласился Тепляков, принял из рук хозяйки початую бутылку, разлил по рюмкам, встал.
Татьяна Андреевна встала тоже.
Выпили молча и сели.
Крупные капли дождя горохом били в жестяной подоконник.
Тепляков смотрел в лицо хозяйки, испещренное ранними морщинами, и не мог найти ни единого слова, чтобы утешить ее горе, а что надо утешать, он был уверен, потому что чувствовал себя все более виноватым в гибели ее сына.
— Что вы на меня так смотрите, Юра? — спросила она, подкладывая ему из сковороды жареной картошки. — Не нравлюсь?
— Что вы? — испугался он, не поняв ее вопроса, и отложил вилку. — Совсем наоборот. Вы такая. Понимаете, вот так же, за таким же столом, когда я еще учился в школе, сидела моя мама. И все жалела, что я у них единственный сын. А они. — голос его снова пресекся, но он, сделав над собой усилие, все-таки договорил: — И они у меня были… единственными. На всем свете.
— Да-да, я вас очень хорошо понимаю, Юра, — поспешила с ответом Татьяна Андреевна. — Очень хорошо понимаю. И если вы… и если ты. Можно я так буду к тебе обращаться?
Тепляков покивал головой, и она тоже покивала, а затем продолжила:
— Так вот, если ты будешь бывать в городе, заходи к нам. Заходи без всяких церемоний. Попросту. Все-таки ты там был с моим сыном. — и улыбнулась ему виноватой улыбкой.
Некоторое время они ели молча. Где-то в глубине квартиры прокуковала кукушка, и Тепляков с тревогой глянул на свои часы: они показывали десять минут четвертого.
Татьяна Андреевна предупредила его вопрос:
— Сосед обещал зайти за тобой минут через пятнадцать — двадцать. А вам ехать-то — всего ничего. Успеете. Ты ешь, Юрочка, ешь! Не волнуйся. Иван Савич человек обязательный.
— Спасибо, Татьяна Андреевна. Я уже наелся. Давно не ел так вкусно, — поблагодарил Тепляков, откладывая вилку.
— Если хочешь, выпей еще, — предложила она. — А то стоит и стоит, а пить некому. Я лишь иногда, как вот сейчас.
— Нет, спасибо. Больше не хочу, — отказался Тепляков, хотя в других условиях он прикончил бы всю бутылку. И глазом бы не моргнул. Но здесь почему-то было стыдно показывать свою распущенность, к которой он уже начинал привыкать, хотя иногда и понимал, что зря губит себя, так ничего и не добившись в этой жизни.
— Ну, коли у нас есть еще немного времени, то, если тебе не трудно, Юрочка, расскажи мне, как у вас там, в Дагестане, все это случилось? — попросила Татьяна Андреевна. — И можно ли было что-то сделать, чтобы избежать… чтобы избежать всего этого? — добавила она. — Я понимаю, что и тебе тяжело вспоминать, да и мне нелегко слушать, но вот в бумаге, которую дали мне в военкомате, написано: «Пал смертью героя». И медаль мне вручили там же, а я по ночам, бывает, все представляю себе и представляю, как он бежит куда-то, а потом вдруг начинает падать. — и Татьяна Андреевна судорожно всхлипнула, но глаза ее остались сухими. — Ты, Юра, не бойся: я уже почти свыклась с гибелью Саши, так что можешь рассказывать, потому что. Вот будут у меня внуки, и будут они спрашивать, как погиб их дядя, а я ничего определенного сказать им не смогу.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.