Лестница - [21]

— Ну, ты хватанул! — засмеялся лейтенант Рудько. — Где ты тут нашел интеллигентов, Кузнецов? Давно повывелись. Мы в школе Чехова кругом-бегом проходили. Как и остальных писателей. Это моя бабушка еще может наизусть Лермонтова с Пушкиным шпарить и Чеховым закусывать. А мы, грешные, дети рациональности и практицизма.

— Э-э, мужики! Все это политика и ничего больше! — перебил Кузнецова лейтенант Стельнов, прозванный за пристрастие к отвлеченным рассуждениям «Философом». — Была идея коммунизма — приказала долго жить, — продолжил он. — За неимением другой идеи, вспомнили о боге. Тем более что выдумывать не нужно: давно выдуман. Хуже другое: неверие считается неприличным. Даже подозрительным. Попы утверждают, что неверующий лишен христианской морали, что ему убить человека и даже ребенка — раз плюнуть. И ссылаются при этом на Достоевского. Они забыли, что те же десять библейских заповедей взяты из жизненной практики дохристианской веры.

— Лично я не против веры вообще, — вставил свое Тепляков. — Но как верить, например, командиру, если он дерьмо?

— Кого ты имеешь в виду конкретно? — насторожился Рудько.

— Никого. Вопрос чисто теоретический, — пояснил Тепляков. — Мой ротный — мужик что надо.

— Вера в командира, лейтенант Тепляков, одна из производных веры в бога, — произнес Стельнов с ухмылкой. — По Библии все и всё от бога. Следовательно, и командир тоже. И министр обороны. И президент. Кому в награду за послушание, а кому в наказание за грехи.

— Остается молить всевышнего, чтобы поменяли на не-дерьмо, — хохотнул Кузнецов. — Авось молитва дойдет до соответствующей инстанции.

— Подведем итог, господа офицеры, — заговорил старший лейтенант Ревунов, до сих пор лишь с любопытством поглядывающий на сослуживцев. — Майор Аладьев прав. Верь — не верь, а надо быть со всеми заодно. Солдатское братство не делится на верующих и неверующих. В войске князя Святослава были и христиане, и мусульмане, и язычники.

— Но при этом каждый молился своему богу, — не сдавался Кузнецов. — А впрочем, господа псевдопатриоты и псевдограждане России, деваться нам некуда. И запомните: креститься правой рукой сверху вниз и слева направо. Аминь.

Расходились подавленными и растерянными.

Но на вечернюю молитву пришли все.

Такое же подавленное настроение было и после сегодняшнего исключения двоих курсантов. Несмотря на это, занятия продолжились, как ни в чем не бывало.

Глава 9

В тот же день после вечерней пробежки Тепляков вышел из душа в раздевалку, повесил полотенце в сушилку, стал одеваться. Вслед за ним из душа вышел Василий Корольков, помощник Никитича, бывший спецназовец, самый старший и самый рассудительный в их группе, весьма скупой на слова.

Одевались молча. И вдруг Корольков спросил:

— Юра, ты давно знаешь Куценко?

— С тех самых пор, как пришел сюда. А что?

— И как он тебе?

— А тебе?

— Ты меня не понял.

— Тогда излагай яснее.

— Яснее? Вы вроде бы с ним дружите.

— Кто тебе сказал? Я дружу со всеми. А с Валеркой. — Тепляков задумался на минутку, сообразив, что Корольков просто так вопросы не задает. А если не просто так, то что за ними стоит? И он продолжил, тщательно подбирая слова: — Когда я пришел, он меня послал в нокдаун. Сам, небось, видел. Потом… потом я с ним рассчитался. Его ко мне тянуло, как мне кажется, чтобы вернуть свое, а меня к нему, чтобы ему не поддаться. И ничего сверх этого. Если я что-нибудь понимаю в турецких баклажанах.

— Мм-да, не густо, — откликнулся Корольков. И после долгого молчания: — Среди нас есть кто-то, кто сливает нас начальству.

— Зачем такие сложности? — передернул плечами Тепляков. — Достаточно поставить «жучки» везде, где мы бываем. Полная объективность и никакого так называемого «человеческого фактора». Потому что, насколько мне известно, так называемым стукачам полностью доверять нельзя.

— Ты прав, но одно другому не мешает. Если иметь в виду, что «жучки» везде не поставишь.

— Так ты полагаешь, что Куценко?..

— Не я один.

— А Никитич?

— Никитич — свой человек: он прошел хорошую школу.

— А что ты скажешь про Костюка и Синеглазова? Они что, действительно, такие, какими их обрисовал шеф?

— Их уже нет. Не стоит и вспоминать. А вот Куценко. Мой тебе совет: будь с ним поосторожнее. Скользкий человек. Тем более, неизвестно, каким образом он собирается «вернуть свое».

— За совет спасибо, но у каждого своя школа. А моя меня научила, не подумавши, рот не открывать. Обжегся.

Однако после этого разговора Тепляков стал внимательнее присматриваться к Куценко. И ничего особенного не высмотрел: вел тот себя, как и все, на дружбу ни к кому не набивался, и если выделял Теплякова, то, пожалуй, исключительно потому, что их койки стояли рядом. А нокдаун, который Тепляков от него получил, и нокаут, в который Тепляков послал Куценко, дело прошлое, каждому в свое время досталось от каждого, так что считать синяки и шишки, от кого больше, от кого меньше, смысла не имело. Единственное, что выделяло Куценко, так это его непомерное самолюбие, желание выделиться, что удавалось ему крайне редко, а переживал он свои неудачи весьма болезненно.

И вот, наконец-то, экзамены. Да такие, каких Тепляков не проходил ни в школе, ни в колледже, ни в училище. Худо-бедно, но ни одной тройки он не получил. В завершение всего состоялся торжественный вечер, на котором каждому лично Рассадовым был вручен сертификат на право профессионально исполнять обязанность телохранителя. В этот вечер разрешалось выпить шампанского, но не более двух бокалов. О курении никто даже не вспомнил, будто никогда и не курил.