Лепет - [4]
Шрифт
Интервал
Развалили, что было; готовимся к новой войне.
Мы, конечно же, выдержим, выдюжим, заново выстоим,
все, что надо, пройдем, это русская кровь и стать.
Но во имя тех, кто сражался за мир неистово,
не творите войну — не хотелось бы проверять.
IV. Верлибры
Дневник
1. Осень
тончают связи
дерево, ветка, лист
представляют крону
сохраняют приличия ради
но места сочленений настолько прозрачны, что
каждый чувствует: «мы не дерево, мы облако»
2. Зима
смутно, как будто взгляд пробирается через темное тело
зима — рентгеновский снимок
кости деревьев на сером небе
воронье гнездо — опухоль
или сердце
3. Весна
мне в чашку чая капает вода
небесная
с железным вкусом крыш
древесных семенных сережек
птичьих лапок
ворона бродит
среди укоренившихся ростков
по мягкой почве
4. Я
тонны влаги над
головой. я пустая
амфора. в моем глиняном горле
поет ветер. я так дышу
«Разламывая корку наста…»
Разламывая корку наста,
кто-то колобродит под окнами.
Может быть, пьяный.
Может быть, плохо ему.
Не по тропинке собачников
и не по дорожке,
а по насту, под которым глубокий
застарелый снег.
В Москве, в середине зимы, под чужими окнами
такая глушь —
хуже, чем чисто поле.
Машины, вместо ветра, свистят.
Море
Теплые камни не остывают за ночь,
шершавые, как слоновья кожа, и ступни
отталкиваются, и человек летит в воду —
сколько ее под нами!
Розовый мох на подводных частях камней —
чтобы волна, натолкнув, не повредила
нежному человеку.
Мы уплывали на скалы — оттуда
море было огромней,
и мы — впереди, мы обгоняли берег
в нашем общем стремлении — уйти в море.
И когда мы прыгали и, всплывая, цеплялись
руками за край огромного камня,
под прозрачными пальцами был розовый мох,
а под нами —
изумрудная толща,
и странно
было видеть свое тело внизу, без опоры.
«Запомнилась навсегда…»
Запомнилась навсегда
в зеркале заднего вида
уходящая электричка
отражение золотого неба
в скользящей мимо поверхности
проезжающего автомобиля
и все другие предметы
отразившиеся, как живые снимки
как подарки
мол, вот тебе уходящая электричка
и что теперь с ней делать
когда она уже уехала?
кто-то в ней уезжал
в таком-то году, в сентябре
и уже не помнит, какого числа
все мы там жили, жили
и не знали, что со всем этим надаренным делать
«Наследники усадебных прудов…»
Наследники усадебных прудов,
супруги селезень и утка
неспешно пробираются меж листьев
разросшихся кувшинок. Их утята
спешат и путаются. Чтобы не отстать,
срезают путь по листьям, как по суше,
и вес их листьев не колеблет.
Говорят,
кувшинка, отцветая, сокращает
на время к солнцу выпущенный стебель,
и он утягивает зреть под воду
зачатый плод.
Наследники усадебного парка,
мы ходим по «неведомым дорожкам»
и наблюдаем жизни чудеса.
И после, дома,
готовясь лечь, выходим на балкон
в последний раз перед коротким сном
движенье жизни и услышать, и вдохнуть
из крон деревьев.
Нам вспоминаются и парк, и пруд,
семейство уток в лабиринте листьев,
цветущие кувшинки, чудеса…
…И после, засыпая,
мы разговариваем шепотом, неслышно,
чтобы самих себя не разбудить.
Женщины
В роддоме научили не стесняться
голого тела
смертного пота, родильной крови.
В роддоме все женщины знают,
из чего сделан мир
и как добывается соль земли.
Нерожавшие студенточки
моют рожениц в родзале.
Пожилые нянечки
вытирают испачканный кровью
пол от кровати до туалета
и меняют простыни и пеленки.
Женщины ухаживают друг за другом,
и невидимые голуби порхают
между пластиковыми детскими люльками.
«Время выткало во мне ребенка…»
Время выткало во мне ребенка.
Бог вдохнет в него жизнь,
когда он сделает первый вдох,
когда легкие с болью расправятся,
как паруса,
как парашюты,
удержав от падения.
Ты паришь.
Ты паришь, мой мальчик.
Скажи мне, насколько страшно
падать?
Ангелы были с тобой?
Ты не вспомнишь.
Но я не забуду.
«Человек, которого не было…»
Человек, которого не было,
грызет грушу, улыбается, смотрит в окно.
Человек, которого не было, мой сын,
играет со мной в прятки:
закрывает глаза ладонями,
говорит: смотри, мама, меня нет.
Отрывает ладони, и мы вместе смеемся:
Вот он ты!
Человек, которого не было год назад,
дает мне предметы и забирает все из моих рук.
Связанные судьбой и кровью,
мы свидетели друг о друге:
человек, которого не было,
однажды подумает обо мне —
человеке, которого нет.
«В сердцевине каждого дерева детство дерева —…»
В сердцевине каждого дерева детство дерева —
облик дерева, каким оно было в первые годы жизни.
Дерево консервирует прошлое.
«Пшеничное поле стучит о сапог
длинноостым колосом.
Вода плещется на краю земли.
Небо шевелится облаками,» —
это я, балансируя на велосипеде с восьмеркой,
по тропинке через поле,
где-то позапрошлым летом.
«С другой стороны облаков
все очень маленькое.
Космос близок,
и мы от него мало защищены.
Мне двадцать лет, а мне все кажется,
что я такая же, как всю жизнь была».
Прошло два года и ничто не изменилось.
Мой сын, такой же маленький, как я,
на даче в первый раз увидел небо
и облака
и улыбнулся.
Он приступил к загадке.
Удобные люди
мы удобные люди
мы умеем молчать и не думать
или думать по-тихому, про себя
мы скромняги
мы выносливы, терпеливы, трудолюбивы
мы не верим, что изменить здесь что-то возможно
нашими силами
нам сказали, что мы безвольное ведомое племя
мы поверили
нам очень стыдно
мы больше не будем
чтобы нас изводить миллионами