Лепет - [7]
Шрифт
Интервал
лифт гудит, кто-то спускается
домофон скулит, подъездная хлопает
«прости меня» не догонит по лестнице
со мною курить останется
ресницы, лестницы, банки-пепельницы
тезки мои, сквозняка крестницы
грешные постницы, как же завтра-то
с вами утром рабочим встретимся?
как друг другу поглянемся?
утро о землю грянется
беговые дорожки, пистолеты стартовые
«Кот, проходя мимо, ткнулся в колено лбом…»
Кот, проходя мимо, ткнулся в колено лбом.
Сижу на полу, липну. Платон. Том
первый.
Хотела вытереть с полок пыль.
Книжки вывалила на диван, а обратно —
влом.
И не то чтобы влом, просто то ли щелкнуло, то ли екнуло.
И за что ни примешься —
вывалится.
Сижу на полу, читаю по полстраницы.
Наобум пополам разламываю переплеты.
мысли мои ты
солнце мое ты
тесно
Тем, кто устал выходить из леса,
паутина липнет на лица.
Ангел кормит меня
1.
Ангел кормит меня на улице
крошками чужих жизней:
то лицо, то слово.
Хожу босиком, как голубь,
не могу подойти ближе.
Тревога всегда состоит из нежности,
когда, как щенок, вылизан
теплым ветром в конце осени
в начале безбрежности,
вылизан, вырожден, выкинут в мир, как в реку,
и сердце наматывает на винты
от ощущения собственной наготы.
И не слышишь, не видишь, ни языка не знаешь,
но новая атмосфера уже вокруг,
и хочешь не хочешь, но испаряешь
в нее новорожденное свое тепло.
Господи, не уйти из Твоих рук.
Не прикинуться мертвым,
не выйти в запасный выход,
не выдавить автобусное стекло.
2.
Ангел кормит меня на улице крошками,
Водит чужими дорожками,
То лицо обронит, то слово, то жизнь чужую,
То покажет тайную комнату раздвижную.
Так возьмет и вынет стену, что здесь стояла
20 лет с моего младенческого начала,
20 лет глаза привыкали скользить, не найдя предмета,
А окажется не тупик, а поле и море света.
Так однажды вскроется память и все, что было,
Все, что мимо мелькнуло, что, словно кощей, хранила,
Мне отдаст: уходившую электричку,
Запах, воздух, погасшую спичку, зажженную свечку, птичку,
Пару прогулянную, приступ хохота, утро белое,
Час, минуту, молодость, молодость целую.
3.
в детстве как во сне
привиделась жизнь
солнечной стороной
мокрой улицы
неужели она
в итоге так и окажется
бликами
ясновиденными в день
который я забыла?
«Широко — не удержится глаз ни на чем…»
Широко — не удержится глаз ни на чем,
соскользнет и утонет в зеленой заре.
Золотым и беззвучным лучом-плавником
гладит солнышко по воде.
Больше воздуха стало сегодня. На дне
мира открылась воздушная течь.
На земле почерневшей тает снег,
в эту землю не страшно лечь.
Прогулка
Воздушная трапеция моста,
и рельс, и телеграфный провод,
далекие, протяжные места
натягивают повод, просят повод…
Места отрадные, как Божий день,
широкие, как между облаками
открывшиеся окна, берегами
плывут мимо плывущих по воде.
Высоким диким берегом втроем
после купания мы пробираемся, и ветер
одежду нашу сушит на ходу.
Поток воздушный, купольный объем
объемлет все. И у раздавшегося света,
мне кажется, сторон я не найду.
«Художникам проще, без слов, вообще, легко…»
Художникам проще, без слов, вообще, легко.
Уйти далеко берегом над рекой.
Колос мой травяной, вытянутой рукой
если коснусь, вспомню ли ваш покой?
Ветер, коснись волос травяных моих.
Если босой по полю, а смотришь вдаль,
Песней умолкшей в грудь оседает
— от поля до неба —
жизнь.
Трав головной поклон, травам — земной поклон,
Ангеле, помолись,
хранителю святый мой,
моли Бога о мне.
Стелется по земле,
ветер стелется по земле,
только что-то в силу не разойтись.
Мне возвращаться в стены, мне отведенные,
отсюда, где сердце мое травой поросло.
В городах вода серебрит берега бетонные,
жалеет, целует:
«Спи, — говорит, — скоро снег, — говорит, — видишь:
небо белым-бело».
Когда становишься камнем, голуби перестают бояться,
взлетая, задевают крылом.
Прикосновенье небес — новая жизнь, трудная, как любовь.
И если босиком идешь по полю,
не смотри под ноги,
и тогда плоть поля выступит под подошвами
теплым войлоком,
живое насквозь, тропы вытоптанные, травы некошеные.
Идешь и знаешь: дорожки в лесу замшевые
небо у края облаком белым стелется
где-то внутри леса белое спит озеро
где-то внутри тебя белое спит озеро
травы над рекой белому свету кланяются
«Не везет с погодой, скудеет словарный запас…»
Тимофею Тимофееву
Не везет с погодой, скудеет словарный запас,
у Бога осталось только молчанье глаз
ангелов в зеркале — из-за спины глядят,
как над душой стоят.
Сигареты как кашель, сырая Москва, зима,
монохромный, под коркой выскобленного лба,
бесшумный и бестелесный пчелиный рой —
не отогнать рукой.
Так прививается к детству большая жизнь.
Нервный жалкий женский алкоголизм.
Не преуспев в стремлении разделить
смерть, привыкаю пить.
Это грязная кухня на утро, это в ее окно
смотрит почтовый голубь, белый, как полотно.
Это чужая смерть, мол, «приветы вам», —
скользнула по головам.
Смерть оставила память, свою печать,
слепок, который я не могу сломать,
воск, застывший вылитым на ладонь.
хрупкое — только тронь…
Так, случайно, взять — сохранить черты.
Вещи грозят рассыпаться на глазах.
«Если бы можно оставить» — просила ты.
Даже тело нельзя.
Потом мы сидели над пролитым вином,
писали по строчке, и нам казалось — стихи.
Но все что могу вспомнить — это окно
и восковой отпечаток моей руки.
Не-я
1.
В зеркале мокрых кровель плывет легко