Леопард. Новеллы - [106]
Разъезды комедиантов по деревням отошли в прошлое, а жаль. Постановка оставляла желать лучшего, актеры были, скорее всего, плохие, но играли с воодушевлением и старанием, и «присутствие» их было, безусловно, более ощутимо, чем выцветшие истертые пленки – единственное нынешнее развлечение.
Представление давали каждый вечер, и репертуар был обширен – можно сказать, все драмы XIX века: Скриб[226], Роветта[227], Сарду[228], Джакометти[229] и даже Торелли[230]. Однажды играли «Гамлета»; кстати, тогда я увидел его впервые. Публика, состоявшая отчасти из крестьян, слушала внимательно и все принимала на ура. В Санта-Маргарите, по крайней мере, этим труппам гастролировать было весьма выгодно: помещение, декорации задаром; лошади накормлены и обихожены в нашей конюшне.
Я ходил в театр каждый вечер, кроме одного раза в сезон, так называемого черного вечера, когда представляли какой-нибудь «pochade»[231], считавшийся непристойным. Назавтра наши деревенские друзья приходили обсудить эту фривольную постановку и всякий раз выражали свое разочарование, ибо ожидали бо́льших неприличий.
Меня этот театр очень развлекал, равно как и моих родителей; лучшим труппам в конце гастролей устраивали нечто вроде «garden party»[232], с немудрящим, но обильным «буфетом», ублажавшим нередко пустые желудки этих славных комедиантов.
Но в последний год моего долгого пребывания в Санта-Маргарите, в 1921-м, комедианты уже не приезжали; вместо этого показывали стрекочущие «фильмы». Война сгубила даже эту живописную нищету бродячих трупп, обладавших определенными артистическими достоинствами и, по моему разумению, ставших наследниками многих великих итальянских актеров XIX века, в том числе и самой Дузе.
Однако я забыл рассказать про обеденную залу в Санта-Маргарите, которая была особенной в силу ряда причин. Прежде всего в силу самого существования: думаю, существование в доме XVIII века помещения, специально отведенного под дневные трапезы, было большой редкостью; обедали тогда в любой из гостиных, то и дело меняя их, что я делаю и сейчас.
А в Санта-Маргарите обеденная зала была. Не слишком большая: с удобствами она вмещала не более двадцати сотрапезников; два ее балкона выходили во второй двор. Туда можно было попасть через три двери: главную, ведшую в «картинную галерею» (не ту, о которой я говорил); ту, что вела в «охотничьи залы»; и третью, ведущую в «кабинет», откуда веревочный лифт опускался в кухню ниже этажом. Эти двери были белыми, в стиле Людовика XVI, с большими наличниками со всякими рельефными орнаментами и позолотой зеленоватого и матового оттенка.
С потолка свисала «масляная» люстра муранского стекла[233]; на сероватом фоне были нарисованы нежные цветы.
Князь Алессандро, обставлявший эту залу, задумал изобразить на стенах самого себя и свое семейство за трапезой. Громадные холсты покрывали целиком все стены от пола до потолка, и фигуры были написаны почти что в полный рост. На одном семья восседала за ранним завтраком: князь и княгиня[234], он в зеленом охотничьем костюме, в сапогах и шляпе, она в белом дезабилье, но в брильянтах; супруги сидят за маленьким столиком, готовясь пить шоколад, который подает им мальчик-мавр в тюрбане. Она скармливает бисквит нетерпеливой легавой; он подносит к губам большущую голубую чашку в цветочек. Другая картина представляла завтрак на траве: несколько господ и дам сидят вкруг расстеленной на лужку скатерти, уставленной роскошными сладостями и оплетенными бутылями; в глубине видны фонтан и деревья, еще совсем юные, низенькие; видимо, дело происходило именно в саду Санта-Маргариты, только что высаженном.
Третья картина, самая большая, запечатлела торжественный обед господ в кудрявых париках и расфуфыренных дам; княгиня в изумительном платье розового шелка, «broché»[235] серебром, в «collier de chien»[236] на шее и большом рубиновом ожерелье на груди. Лакеи в парадных ливреях с позументом вносят громадные фантастические блюда.
Были там еще две картины, но запомнил я только одну, поскольку она вечно маячила у меня перед глазами, это был детский полдник: две девочки лет десяти-двенадцати, худенькие, затянутые в корсеты, напудренные, сидят против мальчика лет, пожалуй, пятнадцати, в оранжевом камзоле с черными лацканами, со шпажкою у пояса, и старой дамы в черном (наверняка гувернантки) и кушают большое остроконечное мороженое странно-розового цвета из трубочек, вставленных в широкие стеклянные кубки.
Еще одной странностью обеденной залы в Санта-Маргарите был центр стола. Несъемный: на большой серебряной подставке стоит Нептун с трезубцем, угрожая людям, тогда как Амфитрита[237] с ним рядом подмигивает им не без кокетства. Оба поставлены на скалы, высящиеся в центре серебряного бассейна, где плещутся дельфины и морские чудовища, которые при помощи часового механизма, спрятанного в центральной ножке стола, выпускают из пастей водяные струи. Весь ансамбль был, безусловно, пышен, но излишен, так как неудобно было застилать стол скатертью с большим отверстием в центре, из которого должен был высовываться Нептун. (Края этой дырки маскировали цветами и листьями.) Буфетов не было, но были четыре высокие этажерки с полками розового мрамора; вся зала была выполнена в розовой гамме, от мрамора и розового туалета княгини на большой картине до обивки стульев, также розовой, не старинной, но точно в тон.
