Лёнькин букварь - [13]

Сторож от шалаша направился в другой конец сада. Нас он, наверное, не заметил, а то пошёл бы в нашу сторону. Я сразу начал сламывать самые ровные кленовые побеги и, пока дошёл до ребят, запасся ими на целых сто палочек. Им палочки ещё не нужны были. Шурка Беленький был моложе меня на целый год, а другие на два и больше. Они наломали себе хлыстов — на «лошадей», на сабли, что сделал и я тоже, чтобы не идти от Глотова до Каменки пешком.

Вечером я резал палочки. Я решил их нарезать сто штук, но нарезал только тридцать. Я обрезал палец ножом, и надоела мне скоро эта скучная работа.

САМЫЙ ПОГОЖИЙ ДЕНЬ

В деревне очень часто бывает погода не такой, какая нужна людям. Посеют весной хлеба, нужен дождь, а его не бывает. Сохнет земля, чахнут всходы, плохо растёт трава на лугах. Затужат люди. С работами вовремя справились, а жди голодного года. Но брызнет дождичек — всё оживёт, потянется в рост, и легче на душе станет. Сенокос подойдёт, свалят косари травы, а тут прорвётся небо и зачнёт поливать день, второй, третий, неделю, да и две. Опять у колхозника сердце болит: скотина без корма останется. Без скотины как быть — на ней вся жизнь держится! Но смилостивится солнце, отаву к осени подгонит. Потом придёт главная пора — рабочая, как у нас называется уборка хлебов, и в эту пору хватает людям переживаний. Тут уж смотри да смотри: не дай хлебам перестояться. Рожь может полечь, тогда её не возьмёшь крюком, жаткой, комбайном не поднимешь колос с земли — вали нагольной косой, как траву, а потом вилами подбирай на воза и молоти не снопами — охапками и не барабаном — цепами. Овёс может посыпаться — соберёшь лишь солому. Гречиха коварна тоже: день-другой перестоит — без каши зимуй. У проса свои капризы. А там горох, вика, клевера, чечевица, пшеница, ячмень. Всё требует своей погоды да своего часа. Тогда-то каждая жалоба какого-нибудь ревматичного деда или бабки пугают работника. В рабочую пору дожди, ветродуи, град или ливень — верная гибель всему и всем.

В мой первый школьный год лето у нас было самое погожее. И как я ни торопил его, оно длилось долго, как будто вовсе не хотело уходить, но настали сроки погостить на земле и красавице осени. Наступил наш деревенский праздник, который всегда праздновался двадцать девятого августа. Назывался он днём успения. К этому дню в полной зрелости становились вишни, сливы, венгерки, были в ходу летние яблоки; на грядках поспевал мак; в погребе в кадушках стояли под гнётом солёные и свежепросольные огурцы; на щи шла своя капуста; решетами висели над грядками зрелые подсолнухи; в стаде подрастали бараны; любую птицу можно было ощипать в лапшу или щи. Я считал, что наш праздник называется так лишь потому, что к его наступлению всё поспевает.

Всё поспело, всё выросло к первому сентября, вырос и я. Мать сшила мне новую сумку из холстины, с вечера примерила обновку. Я положил в сумку книжки с тетрадями, карандаш и улёгся спать пораньше, чтобы не проспать. Под утро я просыпался с каждым пением петухов, спрашивал, утро или не утро, задрёмывал и просыпался снова, лишь хлопнет петух крыльями.

В это утро всё начиналось заново: начиналась новая осень, начиналась моя новая жизнь. И лишь послышались людские голоса с улицы, я встал на ноги.

Утро было такое солнечное, что всё сияло, всё казалось живым, радовалось. Было похоже на самый большой праздник. Мишка проснулся позже меня. Он спал в пуньке, шалашике, сплетённом из ивняка. В проулке я не лёг с ним, боялся, что он оставит меня спать, уйдёт в школу, а я останусь опять до другой осени дома. Мне этого не хотелось.

За завтраком у нас было радостно. Отец обещал мне к зиме перешить шубу и сплести новые лапти-бахилки.

Позавтракали мы рано. Мишка отправился за ребятами. Я подался за ним, но он пошёл за своими одноклассниками, а я за своими. Со мной в первый класс шёл Васька Федосеичкин. Я зашёл к ним в избу. У них топилась печь. Васька ещё и не завтракал. Услышав от меня, что пора в школу, он забегал, засуетился, стал собираться. Куда-то запропала сумка. Он набросился на сестёр. Те подняли рёв да крик. Сумка не нашлась. Мать сказала:

— Книжек-то — под мышку взял и неси. Верёвочкой свяжи, чтобы не рассыпал по дороге. Садись и завтракай.

Васька сел за стол, принялся уплетать картошку с огурцами. Меня стали тоже сажать завтракать. Два раза заставляли, но я устоял, не стал. Есть я не хотел, но очень уж аппетитная была у них картошка, цельная, чищеная, а у нас была жареная. А ещё Васька очень соблазнительно хрумкал огурцами. У него были набиты обе щёки. Он жевал, жевал и жевал. Я сел бы с ним за стол, если бы меня пригласили и ещё раз, но мне не предложили больше. И я скучал в ожидании своего одноклассника, пока он не наелся досыта.

Книжки Васька так и понёс под мышкой. Штаны у него сползали с круглого живота, и он их то и дело подтягивал. Вместе с ним мы зашли за Ванькой Сербияном. Он уже завтракал, и мы его ждали недолго. Втроём мы зашли за Колькой Столыпиным. У них лишь растапливалась печь. Изба была полная дыма. Мать Колькина, Домна, сидела на лавке и дула в печь, разводила огонь.