Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг. - [15]

Ввиду того, что Франция не признает Советское правительство, контакты возлагаются на Красный Крест. 20 января председатель Международного Красного Креста направляет в Москву телеграммы наркому иностранных дел Чичерину, с просьбой «разрешить и упростить возвращение россиян, изъявивших таковое желание»[132]. Ответа не последует. Тогда прибегают к иной стратегии: поставить Советы перед свершившимся фактом, направив им корабль с беженцами, с борта которого уполномоченным лицом будет направлена телеграмма, умоляющая их принять.

Первая репатриация, через Новороссийск

Желающих вернуться слишком много для одного судна. К 7000 лемносцам надо добавить 2888 донцов из лагеря в Чаталджи. По просьбе Врангеля, именно эти донцы погрузятся первыми на первый корабль. Свободных мест остается около 500; это для донцов с Лемноса.

12 февраля первые 558 человек покидают остров. Один французский моряк кратко пишет, что «все прошло спокойно, как и среди отбывших, так и у тех, кто не смог погрузиться из-за нехватки мест»[133]. На имя советских наркомов посылается подписанная уполномоченными следующая телеграмма: «Около 2000 казачьих беженцев[134] желают вернуться на Родину через Новороссийск. Перевозящее их судно прибудет к месту контроля на новороссийский рейд 15 февраля. Просят о разрешении высадиться в Новороссийске. Безоружны»[135].

После перепалки, переговоров под водку и продолжительных допросов пассажирам разрешают сойти на берег. Ввиду удачного начала намечается новая репатриация на конец марта. Советские власти готовы принять новый контингент уже в Одессе.

Вторая репатриация, через Одессу

Через неделю после первой репатриации на Лемнос приехал Врангель. В своем обращении к войскам он подтверждает, что никого не удерживает, но также клеймит тех, кто голосовал за возвращение в Россию. Командир стационера замечает, что «после этого посещения списки кандидатов на репатриацию резко сократились»[136]. Одновременно, по данным французской разведки, секретный циркуляр русского штаба предписывает начальникам лагерей бороться с пропагандой о репатриации, подчеркивая, что большевики абсолютно ничего не гарантируют возвращенцам[137], что, кстати, оказывается правдой.

Результаты этого русского «контрнаступления» чувствительны. По данным русской разведки, «число желающих возвращения в советскую Россию сократилось до ничтожных размеров: около 1000 человек на весь кубанский корпус. Эти лица сведены в отдельную группу, содержатся в неблагоприятных условиях. За ними ведется непрерывное наблюдение»[138].

16 марта Бруссо принимает у себя делегацию от этой группы с тем, чтобы сообщить им об удачном завершении первой репатриации. Пользуясь случаем, он расспрашивает их об издевательствах, которым они якобы подвергаются со стороны офицеров. Кубанцы подтверждают: «Нам не выдают ни белья, ни обуви, и многие из нас ходят босыми». Затем Бруссо хочет узнать, есть ли среди казаков, оставшихся в частях, желающие вернуться в Россию: «Все желают, но их сдерживает страх перед начальством. Мы не знаем, что нас ждет дома, но нас влечет любовь к родной земле, а вопросы политики мы отбрасываем».

Бруссо сразу же докладывает об услышанном ген. Шарпи и заканчивает следующими словами: «Мне ясно, что в тот день, когда казаки смогут свободно изъявить свою волю, под защитой французских штыков и в присутствии на рейде судна для их перевозки, большинство из них уехало бы»[139].

Выйдя от Бруссо, пятеро уполномоченных тотчас арестовываются по приказанию Фостикова официально как бунтовщики, за отказ от выполнения нарядов и бросание камней в офицеров. Плохо одетых и обутых, их выгоняют на работу под открытым небом, несмотря на «отвратительную», по словам Бруссо, погоду и несмотря на то, что в тот день никто вообще на свежем воздухе не работал[140].

При подобной систематической обструкции, в отличие от системы первой репатриации, французские власти решают погрузить на следующий рейс всех желающих, не считаясь с мнением Врангеля, и предупредить беженцев лишь за сутки до отправки. Предусмотрены два крупных судна на более чем 6000 человек[141].

Все происходит чисто по-военному. 25 марта «Решид-паша» бросает якорь у Лемноса: на борту последняя группа донцов из Чаталджи. На следующий день, 26 марта, т. е. за 24 часа до отправки, по приказанию Бруссо в лагерях объявляется следующее: «Генерал Шарпи, командующий СОС, мне сообщает, что Верховный комиссар Французской Республики на Востоке объявил генералу Врангелю, что правительство решило вскоре отменить кредиты на содержание русских беженцев, а также сообщает, что французское правительство не намерено ни способствовать, ни допустить новое выступление армии Врангеля против Советской власти. Врангелю сообщается, что в настоящих обстоятельствах у беженцев есть три альтернативы: 1) возвращение в Советскую Россию, 2) переезд в Бразилию и 3) личный поиск средств на удовлетворение нужд. При подобном ясном положении вещей необходимо пресечь различие между гражданскими и военными беженцами, и принимать и тех и других на равных началах, если они выразят желание воспользоваться одним из предлагаемых выходов. Французское правительство располагает сведениями, что […] лицам, уже направленным в Новороссийск, был оказан хороший прием и не было причинено никакого вреда […]