Лехнаволокские истории - [3]

Возразить было нечего. Тьма сгустилась, дождь сыпанул сильнее. Один из молодых людей — Виктор Резник — вытащил из своей сумки теплый свитер и надел его под тонкую ветровку. Коротать ночь на остановке в такую мокрядь никому не хотелось, но и вернуться они не могли: слишком далека была дорога назад, слишком большие надежды возлагались на эту шабашку. К тому же Юрка мог и ошибиться, мог всего не знать. Кто он, собственно говоря, такой? Даже в леспромхозе не работал. Но надо было что-то предпринимать, что-то делать, потому что, хотя ребята и сдвинулись плотнее друг к другу, дождь уже косил по ногам.

— Ох и Ванька, ох и баламут, прислал, — оглядывался по сторонам Юрка-хохол, соображая, куда хоть на ночь пристроить незадачливых шабашников. — Куда ж я вас всех дену? Пять здоровых мужиков — беда! У меня самого под одной крышей шестеро…

Он всё не мог найти выхода из создавшегося положения. Ивану-то что: направил в посёлок — и дело с концом. Юрка выручит, Юрка его всегда выручал! Толку-то!..

Вдруг он оживился, просветлел даже:

— Ну-ка заскочу я к Пашкину! Постойте малёха тут, — надвинул Юрка пониже на глаза кепку и выскочил под дождь.

Мужики старались не смотреть друг на друга. Сказать было нечего. Что будет завтра? Где ночевать? Стоило ли вообще было переться сюда за тысячу километров?

Один Женька-бригадир, казалось, не потерял самообладания и стал всех успокаивать, коверкая по выработанной привычке свой язык примесью русских и украинских слов:

— А, нэ горюйтэ, хлопци, я и нэ в такых переделках був. Щось станэться.

Можно было бы ему поверить: опыта подобного рода тому не занимать, но ситуация получалась аховой. Никто не ожидал подобных «заработков». Все ехали с уверенностью на твердое условленное место, а приехали неизвестно куда, неизвестно зачем. Катастрофа! Но сейчас об этом и думать не хотелось. Одно было желание: как можно быстрее хоть где-нибудь укрыться от стихии, согреться, забыться до утра долгим спасительным сном. Утро, как говорится, вечера мудренее…

Минут через десять Юрка-хохол вернулся с долговязым, худым, но еще достаточно жилистым мужиком лет сорока-пяти в длинном брезентовом плаще с капюшоном.

— Вот, это Саша Пашкин. Остановитесь пока у него, а там видно будет, — сказал Юрка, подхватывая дорожные сумки бедолаг и направляясь в сторону дома Пашкина.

Горе-шабашники машинально потянулись за ним. Дождь безжалостно хлестал их по лицам, резкий ветер вырывал из рук поклажу, забирался под полы курток, пронизывал до костей, но им уже ни до чего не было дела.

3

Дом Пашкина располагался на противоположной стороне, позади другой автобусной остановки, той самой, которая лехнаволокской молодежи, как я уже упоминал, заменяла и клуб, и дискотеку, и танцплощадку.

В этот раз, естественно, на ней никого не было: шел дождь и о прибывших никто еще ничего не ведал.

Сам Пашкин, как выяснилось потом, оказался самым обыкновенным бичем, каких в Лехнаволоке хоть отбавляй.

Основная черта бича — полная, можно даже сказать, абсолютная незаинтересованность в завтрашнем дне, совершенная беззаботность и своевольная праздность.

Бичи — это люди, как говаривал еще Тургенев, «престранного рода». Даже если у него есть виды на заработок, он приоткроет утром глаза, посмотрит в почерневший от копоти потолок, махнет в сердцах рукой: «А, катись оно всё к чёрту! Никуда я сегодня не пойду; просто не хочется», закроет глаза и будет спать дальше, нисколько не заботясь о том, что где-то что-то уже решено, с кем-то договорено и на него рассчитано. Так что если вы от кого-либо услышите выражение «просто не хочется», — знайте, что перед вами если не бич, то существо с полными задатками оного.

Пашкин превратился в натурального, сложившегося бича за четыре с небольшим года. При живой старушке-матери еще как-то держал себя в руках: работал где придется, возился на огороде, интерес к жизни как будто бы имел, но ее смерть словно перевернула все, и он, утратив последнее, что еще связывало его с деятельным миром — заботу матери, — перестал совсем за собой следить, разве только изредка бреясь, да и то, скорее, в силу привычки, чем по надобности.

Не внесла в его быт перемен и попытавшаяся было ужиться с ним телятница Анька Чепурина. Через полтора года она, так и не растормошив бедолагу, плюнула на него и уехала к себе обратно в Заозерье…

Так что, переступив порог жилища Пашкина, нежданные гости нашли здесь почти полное запустение. Потолок, обои на стенах, занавески на окнах закоптились так, будто курил в этих комнатах целый взвод солдат на протяжении года. На всей мебели — немалый слой пыли. Посуда в серванте утратила первоначальный цвет, кастрюли чернели пригорелыми доньями, раковина «мойдодыра» у входа на кухню жирно засалена, полы грязны и замараны обувью.

О матери напоминали лишь небольшие, собственноручно сшитые ею чехольчики на стульях, ныне стертые теперь до прозрачности, несколько книжек на комоде да кое-какая кухонная утварь, которой Пашкин давно и забыл, как пользоваться.

Иногда, впрочем, он брался за книги, о чем говорила заложенная обрывком газеты страница какого-то современного зарубежного детектива, который он уж и забыл когда позаимствовал у соседа и который сразу же бросился в глаза страстному книгочею Виктору Резнику, едва компания ввалилась в кухню.