По узкому, но достаточно освещенному коридору одной из небольших загородных клиник уверенной и твердой поступью двигалась женщина. Мимо неё взад и вперед сновали какие-то люди: посетители, медсестры и обслуживающий персонал, и все нет-нет, да и обращали внимание на эту, несомненно, броскую двадцатипятилетнюю шатенку с непроницаемым решительным выражением лица, придающим её тонким и правильным чертам еще большую красоту и выразительность.
Даже в сером, не слишком бросающемся в глаза, но, бесспорно, дорогом костюме она задерживала на себе взгляды, как мужчин, так и женщин. Женщин отчасти своей отстраненностью и надменностью, мужчин — недоступностью и привлекательностью.
Только слепой или чрезмерно привередливый мог пройти мимо такой яркой женщины и не обернуться, не проводить её взглядом до конца коридора, не залюбоваться на мгновение стройными длинными ногами, небольшими плотными бедрами и узкой талией, скрыть которую был не в состоянии даже пиджак, собирающийся в талии едва заметными складками. Но опытному взгляду и этого было достаточно, чтобы ощутить всю прелесть скрывающегося под ним тела.
После себя эта женщина оставляла не только пьянящий аромат весеннего букета, но и какую-то невидимую ауру, от которой можно было сойти с ума. Может поэтому все сразу же расступались перед ней — мужчины жались к стенам, женщины проходили боком, и все — почти все — заворожено оборачивались, пыша недобрыми мыслями: кто с завистью, кто с брезгливостью, кто с ненавистью, а кто и с вожделением — но только не с равнодушием.
Бросалась в глаза встречным и её серая — такого же цвета, как и костюм — шляпка, сдвинутая кокетливо немного набок. Но бросалась только издали, вблизи же всех поражали блещущие решительностью и негодованием выразительные глаза женщины — можно было подумать, что она несется на всех парах в один из кабинетов клиники, чтобы внезапно застать своего неверного мужа в объятьях его секретарши-любовницы.
И лишь немногие из теперешнего персонала знали истинную причину появления здесь миссис Рэнделл, однако никто из них не горел особым желанием встретиться с нею или даже просто сказать по-приятельски: «Привет», как говорили они раньше, еще в те недавние памятные времена, когда никому не известная мисс Оливия Метью практиковала в этих стенах обыкновенной медсестрой. Виной тому были отчасти вырвавшиеся у нее после замужества из силков стыда надменность и презрение, какое нередко появляется у так называемой категории «выбившихся» женщин. Хотя никто из знающих её никогда не станет отрицать, что всего в жизни, о чем может только мечтать провинциалка — богатства, респектабельности и неравнодушия со стороны окружающих, — она добилась исключительно своему неженскому уму и напористости. Уж ей поперек дороги не станешь: сотрет в порошок, испепелит — огонь, а не женщина. Да оно и так видно: по её решительной поступи, по непроницаемому взгляду, даже по той манере, с которой она вскользь отвечала на кивки и поклоны, приветствия и улыбки случайно встреченных в коридоре знакомых.
Вскоре Оливия, миновав массу не интересующих её кабинетов, приблизилась к одному, отличающемуся от всех остальных стеклянными непрозрачными плешами в дверях и выполненной вверху в серебристом металле надписью: «Доктор Макферсон, главврач».
Не останавливаясь и не задумываясь ни на мгновение, Оливия так же решительно, как и шла сюда, отворила эту дверь и оказалась в небольшой приемной Клайда Макферсона.
Кроме стола секретаря Макферсона и пары стульев никакой больше мебели в приемной не было: Макферсон не любил долгие заседания и почти весь день проводил в стенах клиники, а не своего кабинета.
Впрочем, с восьми до десяти утра он неизменно находился на месте, так что Оливии можно было не беспокоиться его розысками.
Секретарша Макферсона, мисс Инга Морис, женщина в том возрасте, когда седину все чаще приходится скрывать краской для волос, увидев Оливию, приняла такое отсутствующее выражение лица, что миссис Рэнделл даже улыбнулась про себя. Поговаривали, будто мисс Морис тайно влюблена в Макферсона, но черт с ней — Оливию это мало интересовало.
Несмотря на то, что мисс Морис демонстративно уткнулась в лежащую сбоку неё стопку бумаги и деланно надула ярко накрашенные губы, Оливия нарочито громко поздоровалась с ней и тут же двинулась к двери кабинета Макферсона, твердо уверенная, что тот находится у себя. Она не ошиблась. Макферсон сидел в своем любимом глубоком кресле у массивного дубового стола и так увлеченно листал какую-то брошюрку, что даже не заметил, как к нему вошла Оливия. Только когда она прикрыла за собой дверь, доктор Макферсон поднял глаза и тут же улыбнулся, почувствовав, как начинает колотиться его сердце. Он не мог без волнения оставаться наедине с Оливией, и сейчас, с трудом взяв себя в руки, поднялся со своего места.
— Боже, Оливия! Неужели это ты? Как я рад, как рад.
— Я тоже, Клайд, очень рада, но я здесь не затем, чтобы выслушивать от тебя комплименты.
— Помилуй бог, Оливия, я не сказал тебе еще ни одного комплимента.
— И не надо. Мне, знаешь ли, сейчас не до них.
