Иначе, правда, в комнаты в этом доме попасть невозможно. Как и везде в округе по старинке под одной крышей размещались дом, сарай, туалет и подсобные хозяйственные помещения; например, каморка для складирования сухих поленьев. Наружные стены дома некогда были окрашены в коричневый цвет, но может, то был и бурый, а может, и темно-красный или вишневый. Краска на досках в большинстве своем облупилась и выцвела. Даже бывшая некогда белой на окнах и внутренних дверях, она превратилась в серую, похожую на утренний туман или летние дождевые облака.
В комнатах Пашкина опасно было к чему-либо прикасаться или что-нибудь трогать, чтобы ненароком не испачкаться самому. Но выбирать не приходилось, и гости вслед за хозяином, минуя кухню, прошли в самую большую комнату из всех в этом доме, здесь и расположились. Сняли с плеч дорожные сумки, освободили от поклажи руки и, почувствовав, что от непредвиденных волнений изрядно проголодались, решили прежде всего перекусить. Благо всё было с собой. Быстро выудили из сумок прихваченные из дому соленое свиное сало с прожилками, чеснок, тушенку, хлеб, купленную бутылку петрозаводской водки и вернулись на кухню.
При виде такого богатства у Пашкина даже выступила на губах слюна. Да и до водки он был страх как охочий. Мало того, всегда готов был поделиться с кем угодно выпивкой, если только ее было в достатке; но если видел, что водки мало: «Извини, брат, тебе не налью, самому не хватит. На водку я жадный», — говорил он обычно в таком случае и сливал себе всё остальное до последней капли.
Между тем прикинули, что поллитровки на всех будет недостаточно, и послали Пашкина как местного и не при делах еще за одной.
Обернулся он скоро, приведя за собой и «хвост»: щупленького мужичка с жиденькой козлиной бороденкой по прозвищу Митя-блаженный.
Митя-блаженный тоже был хохлом, обитал у Юрки и служил ему преданнее верной собаки, изредка, однако, за разные провинности получая от него не только легкие подзатыльники. Но к таким рукоприкладствам Юрки-хохла Митя давно привык и считал их скорее за родительскую заботу, нежели за постыдное издевательство.
О появлении шабашников он, собственно говоря, от Юрки и услышал. А что метко вычислил Пашкина, на всех парах мчавшегося за «бананом», то тут, как говорится, — на ловца и зверь бежит.
Впрочем, никто против Мити-блаженного ничего предосудительного не имел — все ж еще один земляк.
Между делом следует сказать, что хохлов в Карелии — хоть пруд пруди. Наши новые знакомые — Иван и Юрка — выехали сюда на заработки лет пятнадцать назад еще при Советах. Тоже на лесоповал. Кто был похитрее и понапористее, давно ходил, как тот же Иван, в каких-то начальниках. Кто поработящее, как Юрка-хохол, и привязаннее к земле, осел на месте, обзавелся семьей, наплодил детей и тянул лямку и после развала Союза, перебиваясь случайными заработками.
Митьку-блаженного занесло неизвестно каким ветром, но он, приткнувшись ко двору Юрки, так и остался у него, став чуть ли не полноправным членом его семьи. Но это было все-таки исключением из правил.
В этот вечер кухонный стол Пашкина ломился от яств. Говяжья тушенка, зелень, свиное сало, оставшиеся с дороги свежие огурцы и помидоры — было чем душе разгуляться. Нашелся в дорожных сумках гостей и чай, и сахар, и хлеб, чего в доме Пашкина на данный момент обнаружить не удалось. Всё это изрядно порезанное на куски, шматки и ошметки было по-походному свалено посреди стола на газету, так, чтобы любой мог свободно достать себе всего, чего захочется.
Конечно, на семерых мужиков две поллитровки что капля в море: ни на зуб, ни на глаз, ни по мозгам, а согреться хотелось всем.
— Может, добавим? — уже заерзал на табурете Пашкин.
— Ради знакомства, добавим, — не возражал Женька Гудзь и дал еще четвертной на один «банан».
Пашкин снова исчез.
Юрка-хохол, пережевывая сало с хлебом, все сочувственно сетовал:
— Как же это так, робяты, как же так? Иван вас, земляков, вызвал за тысячу километров — и обманул!
Приободрившийся за столом Женька-бригадир с таким резюме не согласился.
— Ни, вин нам твэрдо сказав: приезжайтэ, есть работа.
— Да где ж тут работа? Откуда работа?! Мы, местные, сами без дела сидим, не знаем, к кому б наняться, а он — лес! Какой лес? Где?! Я тут всю округу знаю! — качал головой Юрка.
— А может он знает, где, — пискляво встрял в разговор Митька.
Юрка зыркнул на него из-под бровей. Митя затих.
— Не, робяты, это он вас дурит. Нет ему веры.
— Зачем тогда вызывал, если нет ничего? — раздраженно встрял в разговор кум Женьки — Бражко. Будучи от природы человеком малодоверчивым, он не верил ни одному его сочувственному слову. Наоборот, подозревал Юрку в лицемерии и желании поскорее спровадить их домой и самому наняться валить лес.
Его раздражительность вдобавок увеличивала неопределенность той ситуации, в которую они попали. В любой неопределенности он чувствовал себя неуютно, поэтому сейчас больше всех был заведен.
— Он тогда сказал «приезжайте» и теперь сказал: «Через два дня позвоню». Два дня мы подождем.
— Подождем, — согласились все, отказываясь верить в худшее.
