Лед и вода, вода и лед - [107]

Он, сморщившись, наклонился над подносом с завтраком. Не надо про это думать. То, что он пережил с Ульрикой, требует бережного обращения. Не та это вещь, которую можно просто сидеть и вспоминать за завтраком, просто чтобы пощекотать себе нервы. Воспоминания быстро изнашиваются. Он слегка улыбнулся, подумав: это он спрячет в сердце. Не рассказывая. Не обдумывая. Да, именно так. Потому что произошло то, что за пределами любых слов. Нет слов для такого чувства, когда отступает всякая тяжесть, когда ты настолько легок, что можешь летать, но, однако, настолько силен, что сможешь нести всю планету, поднять ее, кинуть, точно мячик…

Стоп. Он смотрит на вареное яйцо и чуть вздыхает. Так тоже не пойдет. Для подобного взрыва чувств имеются обозначения, и довольно нелицеприятные. В особенности применительно к врачу. Слова, которые он сам не раз писал в карточках и направлениях и которых, как он знает, надо остерегаться. И, заставив себя сделать глубокий вдох, он поднимает ложечку, стучит по скорлупке, а потом счищает ее, поглядывая по сторонам.

Большинство уже позавтракало. Только несколько человек еще сидят поодиночке за серыми столиками. Йон угрюмо наклонился над своим кофе, за несколько столиков от Андерса, и рассеянно перебирает пальцами лепестки пластмассового цветка в глиняной вазочке. За другим столиком сидит Роланд и читает, близоруко склонившись над какой-то бумагой. Андерс хмурится. Не пора ли Роланду обзавестись очками? Но секундой позже Андерс уже забыл об этом — за третьим столиком слышатся раскаты смеха. Кто-то пошутил. Роберт, надо думать, ведь он единственный улыбается, но весьма довольной улыбкой, а все остальные — Бернхард с Эдуардо и две американские исследовательницы — смотрят на него и хохочут вовсю. Андерс морщится. Всегда неприятно, когда смеются, а ты не знаешь, по какому поводу.

И тут входит Сюсанна. Она повторяет свой вчерашний маневр, скользит взглядом по Андерсу и безразлично кивает, словно он первый встречный, а не человек, чья жизнь столь очевидно пересеклась с ее собственной, и устремляется к буфетному столу. Берет кофейную чашку, половинку грейпфрута, хлеб, масло и…

— Привет.

Голос Ульрики пронзает его, и на десятую долю секунды Андерс забывает, кто она, кто он сам и почему на него накатывает это огромное тепло, — а потом снова становится собой и улыбается ей:

— Привет. Все хорошо?

— Ну да. Ты хочешь один посидеть или…

— Да нет же. Не хочу, совершенно не хочу…

Он отвечает слишком поспешно и, наверное, с излишним рвением. Ульрика смотрит, чуть колеблясь, потом кивает и проходит к буфетному столу. Становится рядом с Сюсанной, здоровается, та здоровается в ответ, потом Ульрика о чем-то спрашивает, выслушивает ответ, берет хлеб и снова что-то говорит, коротко глянув через плечо, когда от столика Роберта в очередной раз доносится смех, потом кивает Сюсанне, протягивающей термос с кофе, и наливает кофе ей в чашку. И отходит, держа в руках поднос, остановившись, только чтобы пропустить этого Йона, угрюмо перешедшего ей дорогу. Улыбается и здоровается, но не получает ответа. И продолжает путь в том же направлении. К столу Андерса. Но не прекращая разговора с Сюсанной, а Сюсанна идет за ней след в след и явно тоже к столику Андерса.

Черт.

Надо взять себя в руки. Следить за своим лицом. Не показывать разочарования, как и рвения. Держать любопытство в узде, теперь, когда Сюсанна усаживается напротив него, не задавать тех вопросов, которых он еще не задал. Не демонстрировать свою радость. Не позволить никому — даже самой Ульрике — догадаться, что он влюблен, что внутри у него все дрожит, как у пятнадцатилетнего подростка.

Раньше было проще. Когда он был молод. Никогда он не ложился в постель с женщиной, не зная, кто она такая. О тех четырех девушках, которыми ограничивался весь его сексуальный стаж до того, как он встретил Еву, он знал все: встречался с их родителями, братьями и сестрами, успел побывать у них на даче и погулять с ними на детской площадке, его родители уже приглашали их на ужин, во время которого он с легкой снисходительностью смотрел, как они болтают и хихикают с его сестрой, — прежде чем решался приступить собственно к их раздеванию. Нынешний опыт был совершенно новым. Когда тебя завлекает в лабораторию и соблазняет улыбающийся профессор, о котором ты не знаешь вообще ничего. Например, замужем она и есть ли у нее дети…

Он поднимает чашку и отпивает кофе в тот момент, когда обе подходят к столику. Кофе чуть теплый, успел остыть, пока он тут сидит. Ну и хорошо. Кофейная горечь помогает держать лицо под контролем. Он поспешно прикрывает глаза, пока Ульрика и Сюсанна отодвигают стулья и садятся рядом с ним, потом снова открывает и вежливо улыбается. Он — это снова он. Андерс Янсон. Благоразумный врач общего профиля.

— Как дела?

Ульрика стремительно взглядывает на него, прежде чем ответить такой же вежливой улыбкой:

— Хорошо.

Сюсанна кивает, но ничего не говорит. Несколько мгновений длится молчание.

— А я сегодня утром белого медведя видела, — сообщает затем Ульрика. — Во время забора проб.

— О! — говорит Сюсанна.