Лебединая песня - [23]

Шрифт
Интервал

«Терпи», – сорвалось с разомкнувшихся губ…
И спутник мой бдительный, призрачно тая,
Исчез, словно облака светлого клуб.
53. А я погрузился уже по колена,
И знаю, под шорох скользящих песчин,
Что в медленной муке ужасного плена
На смерть обречен я средь жадных пучин.
54. «Я гибну! На помощь! – кричу я. – Спасите!..»
Таится трясина, мой крик хороня…
А небо сияет, и солнце – в зените,
Жестокое солнце последнего дня.
X
55. Всё кончено… Тщетно, обманутый сказкой,
Что эта тропинка – на Родину путь,
Я шел всё вперед над трясиною вязкой,
Устав, но не смея на миг отдохнуть.
56. Увы! Обессилен борьбою бесплодной,
Утратил я веру – опору сердец,
Померк дальний светоч звезды путеводной…
И горек загубленной жизни конец.
57. Я – пленник пучины. Я с каждой минутой
Всё глубже и глубже внедряюсь в песок,
Расчетливо медлящий пыткою лютой…
А коршун парит, неуклонный, как Рок.
58. И, отклик былой пробудив средь затишья,
Казнит меня память сравненьем простым:
Когда-то, склонясь к мышеловке, на мышь я
Бесцельно смотрел с любопытством пустым.
59. Металась она; словно бисера стекла,
Округлые глазки таили испуг,
И дымчато-серая шубка намокла
От пота в усильях бесплодных потуг…
60. Когда это было?.. Давно?.. Иль недавно?..
Как будто вчера… А сегодня, как зверь,
Пленен я, и хищник, кружащийся плавно,
Пытливо за мной наблюдает теперь…
XI
61. А солнце бесстрастно над ширью безбрежной;
Небесный простор отчужденно высок…
И глубже, все глубже меня неизбежно
В бездонную топь увлекает песок.
62. Не дремлет пучина. Засыпан по грудь я…
Песок шелестит, раскрываясь внизу,
И в мерном кольце тишины и безлюдья
Я руки ломаю… я пальцы грызу…
63. Я гибну вне Родины, скорбной и нищей,
Без радостной встречи со всем, что любил,
Без ласковых слез на родном пепелище,
Без тихой молитвы у отчих могил.
64. Песок, разверзаясь, шуршит под ногами, –
И в шорохе слышу я смертную весть…
Снижается коршун и, рея кругами,
Вблизи от меня изловчается сесть.
65. Но, вспугнут моим угрожающим криком,
Трусливо взлетает сосед роковой
И, с алчностью явной, в волнении диком
Летает над самой моей головой.
66. Я бьюсь… И от пота всё тело облипло
Одеждой намокшей… Бессвязно мольбу
Твержу всё о том же я глухо и хрипло
И рыхлый песок исступленно скребу.
XII
67. Взрывают песок торопливые руки…
И чудится мне, – я пишу на песке
Для Родины быль подневольной разлуки
И тягостных лет от нее вдалеке.
68. Пишу я о том, что в изгнаньи заклятом
Я жил лишь судьбою праотчей земли,
Что трепетно грезил к ней жданным возвратом,
Когда собирались в отлет журавли;
69. Что часто, бессонный, с пылающим взором,
Тоской непосильной горел по ночам,
Томился ее нищетой и позором,
С проклятьем ее и своим палачам;
70. Что, много соблазнов изжив на чужбине,
Ей верность ковал в своем сердце, как сталь,
В душе затаив, как в последней святыне,
Всех русских заветов родную скрижаль;
71. Что в церкви нередко, в минуты смущенья,
Близ Ликов, знакомых с младенческих дней,
Просил я у Родины жарко прощенья
За то, что в невзгоду расстался я с ней,
72. За то, что, глумленья терпеть не желая,
При всплеске стихийном кощунственных сил
Я цену отрыва от отчего края
За благо свободы своей заплатил.
XIII
73. Правдив и бесстрашен язык завещанья,
Как исповедь сердца того, кто постиг,
Что близко минута земного прощанья
И Судного Страха торжественный миг.
74. Душа перед смертью чужда суесловью,
Ее излиянье – как крик естества:
Отчаяньем жгучим и страстной любовью
Напитаны грамоты смертной слова.
75. Спешу я… Хоть знаю, что тщетна попытка
Всю правду поведать… исчерпать до дна:
Как смерти моей замедленная пытка,
Неведома будет для мира она.
76. Бесследно погибнут правдивые строки…
Безвинно клеймя небывалой виной,
Потомство осудит меня, и жестокий
Тот суд, как бесславье, падет надо мной.
77. Повьет мое имя недобрая память,
А жуткую повесть терзаний и мук
Враги истребят, как песчаная заметь
Сотрет начертанья беспомощных рук.
78. И снова кричу я в молчаньи могильном…
Мольбы иль угрозы – не ведаю сам…
Протянуты руки в порыве бессильном
К нещадному солнцу, к немым небесам.
XIV
79. И мучат виденья мой мозг утомленный,
Картины мелькают, сплетаясь в бреду…
Мне грезится пруд, ивняком окаймленный,
И тени и свет на дорожке в саду.
80. Не ветром клубится песок безглагольный –
То белые грозди колышет сирень,
И благостно слышится звон колокольный…
В наш праздник престольный на Троицын день.
81. Вся в зелени церковь. Березки повсюду…
И грезой весенней, вся в белом, – она
Навстречу идет колокольному гуду,
Сама, как березка, свежа и стройна…
82. Ах, помнишь ли встречи?.. И наши беседы?..
И счастье признанья?.. А с громом войны
Томленье в разлуке… но жажду победы
И гордость за Родину?.. Милые сны!..
83. Как Русь мы любили в размахе военном!..
Но – горе… С врагом на родном рубеже
Народ побратался в упадке презренном…
И всё закружилось в слепом мятеже.
84. Трусливо на стыд продавая отчизну,
Бесстыдная шайка безродных воров
По славе и чести позорную тризну
Справляла в крови душегубных пиров.
XV
85. А я… Как бесправный, чуждаясь селений,
Лесами я шел до отеческих мест,
Где дом наш прадедич, гнездо поколений,
И склепа с родными могилами – крест.
86. О, горькая ночь рокового возврата
От страды окопов в родительский дом…

Еще от автора Георгий Владимирович Голохвастов
Стихотворения и сонеты

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Любовный хлеб

Эдна Сент-Винсент Миллей (1892–1950) — первая поэтесса, получившая Пулитцеровскую премию; одна из самых знаменитых поэтов США XX века. Классическая по форме (преимущественно, сонеты), глубокая и необыкновенно смелая по содержанию, любовная и философская лирика Э. Миллей завоевала ей славу уже при жизни.Переводы из Эдны Сент-Винсент Миллей на русский язык немногочисленны. Наиболее удачными были переложения Михаила Зенкевича и Маргариты Алигер.Мария Редькина много лет переводит стихи Миллей. Её работу высоко оценили А. Штейнберг и А. Ревич, чьи семинары она посещала.


Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов (1882–1963) — автор многочисленных стихотворений (прежде всего — в жанре полусонета) и грандиозной поэмы «Гибель Атлантиды» (1938). Чрезвычайно богатое, насыщенное яркими оккультными красками мистическое ощущение допотопной эпохи, визионерски пережитое поэтом, кажется, подводит к пределу творчества в изображении древней жизни атлантов. Современники Голохвастова сравнивали его произведение с лучшими европейскими образцами эпического жанра: «Божественной комедией» Данте, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным Раем» Мильтона.


Рекомендуем почитать
Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.