Ланселот - [48]
Ее личико вдруг сморщилось, как чернослив, на глаза навернулись слезы. Сначала я решил, что она огорчилась, но то были слезы счастья и благодарности. В руках она комкала платочек.
— Вы даже не можете себе представить, что это значит для меня, — промолвила она, то прижимая к груди, то вытягивая свои натруженные руки.
— Рейни договорилась с Яном, что он даст мисс Мод пройтись в кадре в библиотечной сцене, — пояснила Люси.
— Даже не знаю, как вам выразить свою благодарность! — не унималась мисс Мод, все подступая к Рейни и заламывая руки в приливе чувств, названия которым она не знала и сама.
— Вы прекрасно все сделали, — отступая, сказала Рейни, немного ошарашенная такой благодарностью. — Вы замечательный человек, Мод.
— О Рейни, Рейни, Рейни! — воскликнула Мод, закидывая назад голову и закрывая глаза.
Я смотрел на Мод в полном изумлении. Неужто в этом городке все сошли с ума, или я чего-то не понимаю? К особого рода безумию киношников я уже привык, но чтобы весь городок?! Не только Мод, но и все остальные вели себя так, словно всю свою жизнь прожили в потемках, в некоем театре теней, где сами были как тени, и вот рядом с ними чудесным образом появились эти лучезарные гиганты, эти неземные существа. И теперь она, Мод, не могла это пережить — мало того, что они материализовались в ее библиотеке, осветив золотым сиянием тусклые полки, она сама на мгновение оказалась одной из них!
Затем из ниоткуда возникла жена дантиста миссис Робишо, которую я всю жизнь считал спокойной, благопристойной и выдержанной особой, а тут она вдруг сообщает Рейни, что готова сделать все что угодно для съемочной группы, ну все-все, даже таскать юпитеры.
Мир обезумел — сказал сумасшедший, сидя в психушке. Самое безумное заключалось в том, что киношники торговали иллюзиями в реальном мире, но этот мир почему-то считал, что его реальность можно обнаружить только в иллюзиях. Две команды безумцев.
Каким-то образом они умудрялись держать мяч в воздухе.
Потом появился Лайонел с ручной камерой на плече. Дан снова заерзал по Марго. Он глядел ей прямо в глаза, с ленцой и без всякого смущения. Марго явно с трудом выдерживала его взгляд. В ее зрачках отражались огни осветительной аппаратуры.
Джекоби положил руки на плечи Марго и Дана и, глядя в пол, стал что-то им объяснять, как судья на ринге, беседующий с боксерами.
— Милая, — сказала он, обращаясь к Марго, — давай теперь попробуем несколько иначе. Я хочу, чтобы ты обняла его ногами.
Нет, не из Польши он, — подумал я. Опять он говорил без акцента.
— Но как? — слабым голосом пролепетала Марго.
— Что значит «как»? Сделай и все. Он тебе поможет. Возьмет тебя за задницу и приподнимет. Не волнуйся.
— Хорошо.
— А когда ты будешь произносить свою единственную реплику: «Ты будешь добрым со мной, правда?» — я хочу, чтобы в ней звучали страх и нежность. Ты с этим справишься, а, милая?
— Я постараюсь.
— Так, хорошо. Все готовы? И помни, Дан, мне нужен звук расстегиваемой молнии. Это важно.
— Да. Ладно.
— Мерлин, — спросил я, — а что происходит с этим, ну, Липскомом в конце?
— А то, что и должно, — пожал плечами Мерлин. — Его почти расшевелили — сначала чужак, потом родная тетя. Однако в конце он от них ускользает. И понемногу погружается в спиртное и Шопена. Сара выбирает жизнь, а он смерть. Чужак гибнет, растерзанный толпой городских, считающих, что они ненавидят его, тогда как на самом деле ненавидят жизненные силы, которые он в них пробудил. Конечно же, это новый Христос в каком-то смысле.
По дамбе я пошел обратно в Бель-Айл. Воздух и впрямь сгустился и замер. А высоко вверху сами по себе неслись к северу черные тучи, словно стаю черных дроздов кто-то вспугнул на болоте. Все пространство между землей и тучами полнилось желтоватым светом, словно рождественские костры уже зажгли.
Я не мог это вынести. До сих пор не могу. Я не выношу этот мир. Эпоху эту не приемлю. А открытие мое как раз в том, что — ха, ведь я и не обязан.
Если бы ты был прав, я был бы в состоянии все вынести. Если бы твой Христос был царем, и тому подобное, в общем, то, во что ты веришь — Господи, неужто до сих пор веришь? — было правдой, я бы смог вынести. Но ты ведь даже сам в это не веришь. Все, о чем ты в состоянии думать, это о той девушке на дамбе. Не удивительно, что у тебя нет времени молиться на усопших. Все, о чем ты можешь думать, это как бы ее затащить в кусты.
Нет? Но если бы то, во что ты когда-то верил, было правдой, я смог бы выносить этот мир.
Или если бы мой прапрадед был прав, я бы тоже смог с этим жить. Знаешь, что он вытворил? Устроил дуэль. Не джентльменский поединок чести в Новом Орлеане, а поножовщину на смерть, прямо как Джим Боуи, и, кстати, на той же песчаной отмели. Он выиграл в Александрии крупную сумму в покер. Проигравшийся партнер принял это близко к сердцу и что-то там забормотал о мухлевке. Уже это добра не предвещало. Но он допустил еще ошибку, помянув мать моего предка. Ее фамилия была Гудлйн — из тех Гудлйнов, что живут в Нью-Роудсе.
Дело в том, что мой прапрадед был смуглым, как Жан Лафит.[87] «Что ты сказал?» — переспросил он своего партнера, а тот ему ответил что-то вроде «Твоя фамилия очень тебе подходит». — «Это в каком же смысле?» — вежливо осведомился мой предок. «Ты вообще-то Гудл
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
В новом романе знаменитого писателя речь идет об экзотических поисках современной московской интеллигенции, то переносящейся в прошлое, то обретающей мистический «За-смертный» покой.В книге сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и фирменного мамлеевского стиля.
«Венок на могилу ветра» — вторая книга писателя из Владикавказа. Его первый роман — «Реквием по живущему» — выходил на русском и немецком языках, имел широкую прессу как в России, так и за рубежом. Каждый найдет в этой многослойной книге свое: здесь и убийство, и похищение, и насилие, и любовь, и жизнь отщепенцев в диких горах, но вместе с тем — и глубокое раздумье о природе человека, о чуде жизни и силе страсти. Мастерская, остросовременная, подлинно интеллектуальная и экзистенциальная проза Черчесова пронизана неповторимым ритмом и создана из плоти и крови.
Согласно древнегреческим мифам, Сизиф славен тем, что организовал Истмийские игры (вторые по значению после Олимпийских), был женат на одной из плеяд и дважды сумел выйти живым из царства Аида. Ни один из этих фактов не дает ответ на вопрос, за что древние боги так сурово покарали Сизифа, обрекая его на изнурительное и бессмысленное занятие после смерти. Артур, взявшийся написать роман о жизни древнегреческого героя, искренне полагает, что знает ответ. Однако работа над романом приводит его к абсолютно неожиданным открытиям.Исключительно глубокий, тонкий и вместе с тем увлекательный роман «Сизиф» бывшего актера, а ныне сотрудника русской службы «Голоса Америки».
Первая «большая» книга Д. Бакина — молодого московского писателя, чей голос властно заявил о себе в современной русской литературе. Публикация рассказов в «Огоньке», книга, изданная во Франции… и единодушное призвание критики: в русской литературе появился новый значительный мастер.