Ланселот - [46]

Шрифт
Интервал

— Вы замечательный парень! — Мерлин подошел ближе и взял меня за руку. При каждой нашей встрече он вел себя так, словно мы одни, окружающих как бы не существовало. Взгляд его голубых глаз был доброжелателен, а беловатая их старческая прозрачность застилала его дымкой особой нежности. — Какое странное совпадение, что мы тут ураган изображаем, а к нам приближается настоящий. Впрочем, эта сцена к урагану отношения не имеет.

— Мне надо, чтобы было слышно, как расстегивают молнию, — сказал Джекоби Трою.

Декорацией служила небольшая публичная библиотека в предместье. Окрестные жители наблюдали за происходящим, стоя на дорожке, в дверях и сидя на складных стульчиках, которыми уставили и тротуар, и газон, и подъзд. Внутри все перевернули вверх дном, словно ураган уже пронесся — все было сдвинуто в сторону, чтобы не заслонять Троя и Марго у стеллажей. Бело-голубые прожектора светили ярче и жарче, чем солнце на улице. Тяжелые кабели вились по траве, вытоптанной, как на праздничном гулянье. Между дублями Трой застегивал штаны, валился на спину и чистил ногти, вполуха выслушивая наставления Джекоби. Марго в роли библиотекарши была в белой блузке и кашемировом кардигане с поддернутыми рукавами, очки у нее висели на шее. Чувствовалось, что она не свободна: на лице застывшая маска наглости, движения деревянные. Нет, понял я, она не актриса. То, что она делает, не игра актрисы, то есть она не героиню какую-то играет, она, скорее, изображает из себя актрису, кого-то играющую. Недаром в свое время ей пришлось эту карьеру бросить.

А вот на Троя стоило посмотреть: босой, в узких джинсах с ремешком, застегнутым серебряной витой пряжкой, в какой-то невиданной домотканой рубахе, на шее цепочка с нефритом, идеальная шапка золотистых волос, идеальные правильные черты лица и идеальные брови вразлет. Он легко, с изяществом двигался. Идиот, но как изящен! Пустое вместилище чужих идей, но актер хороший. Что-то такое было в его глазах, отчего они, казалось, втягивают свет в себя и лучатся изнутри. Местные смотрели на него раскрыв рты, как на инопланетянина. Возможно, он и был таковым. А может быть, в золотых песках Калифорнии вывелся новый вид идеальных существ, юных и золотистых.

Марго меня не видела. Прожектора слепили глаза.

— Это очень короткая сцена, но критически важная, — объяснял Мерлин. — В ней происходит сексуальное освобождение Сары.

— Сексуальное освобождение?

— Да. Помните: Дан — чужак, который появляется из ниоткуда, и от него исходит такая сила духа, что все сразу это ощущают. Ха, спасибо кинематографу! — сила духа! у Дана! Ему едва хватило силы духа, чтобы не утонуть, когда он свалился с доски для серфинга на съемках «Бинго — пляжная подстилка»! Но как смотрится, правда же? Из него можно лепить, как из воска. Это я его создал, сам по себе от ничто, полный ноль. А этого его героя, этого чужака все сразу признают — чувствуют, что в нем что-то есть, что-то необычайное, и прежде всего из-за глаз, из-за этого внутреннего света, он — создание света. Посмотрите на него. Его обычная температура тридцать девять градусов. Он действительно светится. А главное, раскрепощен. Остальные зажаты — вы зажаты, я зажат. Правда? А Сара — это такой вариант Джоанны Вудворт,[82] — правда, Марго немножко чересчур молода и красива для этого, — так вот эта Сара, она никогда не знала, что такое быть женщиной. Ну, вы понимаете. Ее муж Липском — ни рыба ни мясо. Сидит и рвет на себе волосы, пока их плантация катится в тартарары. Все держится только на ней и на тех грошах, которые она зарабатывает в библиотеке. Он несвободен. Все несвободны. И батраки — черные и белые — все несвободны, все погрязли в нищете и невежестве. Городские погрязли в расизме, ханжестве и так далее. А этот чужак не только сам свободен, но может освободить остальных. Что-то в нем такое, будто он пришел издалека, может, с Востока, а может, из мест еще более дальних. Может, это вообще бог. По крайней мере, что-то от Христа в нем есть.

Он несет избавление. С ним сбываются давние чаяния батраков о собственной земле — он выясняет, что это семье Рейни — то есть Эллы — принадлежит на самом деле земля. Он примиряет черных и белых, осознающих во время урагана, что все они люди. Он умудряется достучаться даже до шерифа (Господи, как бы хотелось на эту роль Пэта Хингла!)[83] — до шерифа, который невольно начинает испытывать живую симпатию к этому доброжелательному светящемуся существу: на самом деле здесь мы подпускаем толстый намек на гомосексуальность южных шерифов, уловили? Дальше. Он почти растормошил Липскома, утратившего связь с природой, землей и собственной сексуальностью. Добрался и до Сары. Входит в библиотеку и, пока она хлопает глазами, подходит к полке, берет Ригведу[84] и читает это место, потрясающее место — со слов: «В начале страсть вошла в Единосущного». Потом, опять не говоря ни слова, берет ее за руку и ведет вглубь, за стеллажи, и там стоя овладевает ею, прижав к старым пыльным книгам — Теккерей, Диккенс и иже с ними, — которые символизируют иссыхание соков Запада. Мы сделали дивный крупный план ее лица, когда она отдается на фоне целой полки пыльных томов Уэверли. Здорово? Этот чужак несет в себе жизнеутверждающую идею, а все вокруг мертво — книги мертвы, Теккерей мертв, Вальтер Скотт мертв, Липском мертв и она мертва, или, точнее, прежде не жила еще. Поэтому мы стараемся довести мысль, что это не просто траханье, хоть в этом тоже нет ничего плохого, а некое священнодействие, торжество жизни. Он мог бы быть верховным жрецом Митры.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Блуждающее время

В новом романе знаменитого писателя речь идет об экзотических поисках современной московской интеллигенции, то переносящейся в прошлое, то обретающей мистический «За-смертный» покой.В книге сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и фирменного мамлеевского стиля.


Венок на могилу ветра

«Венок на могилу ветра» — вторая книга писателя из Владикавказа. Его первый роман — «Реквием по живущему» — выходил на русском и немецком языках, имел широкую прессу как в России, так и за рубежом. Каждый найдет в этой многослойной книге свое: здесь и убийство, и похищение, и насилие, и любовь, и жизнь отщепенцев в диких горах, но вместе с тем — и глубокое раздумье о природе человека, о чуде жизни и силе страсти. Мастерская, остросовременная, подлинно интеллектуальная и экзистенциальная проза Черчесова пронизана неповторимым ритмом и создана из плоти и крови.


Сизиф

Согласно древнегреческим мифам, Сизиф славен тем, что организовал Истмийские игры (вторые по значению после Олимпийских), был женат на одной из плеяд и дважды сумел выйти живым из царства Аида. Ни один из этих фактов не дает ответ на вопрос, за что древние боги так сурово покарали Сизифа, обрекая его на изнурительное и бессмысленное занятие после смерти. Артур, взявшийся написать роман о жизни древнегреческого героя, искренне полагает, что знает ответ. Однако работа над романом приводит его к абсолютно неожиданным открытиям.Исключительно глубокий, тонкий и вместе с тем увлекательный роман «Сизиф» бывшего актера, а ныне сотрудника русской службы «Голоса Америки».


Страна происхождения

Первая «большая» книга Д. Бакина — молодого московского писателя, чей голос властно заявил о себе в современной русской литературе. Публикация рассказов в «Огоньке», книга, изданная во Франции… и единодушное призвание критики: в русской литературе появился новый значительный мастер.