Кузнец Песен - [10]
Ночью Кождемыру не спалось. Он встал и пошел вдоль реки навстречу Оске. Приближалось утро, на небе показался край зари. И тут Кождемыр увидел друга. Он лежал у реки, возле ивняка, на самом краю дороги. Оска был мертв. Враги зарубили его саблей.
Кождемыр опустился на колени рядом с телом Оски, из глаз певца покатились слезы, словно оборвалась нитка алмазных бус…
Кождемыр похоронил друга за старой постройкой, постоял над могилой, потом вытер слезы и пошел к Какшан-реке. Там у самой воды он долго сидел, горюя и раздумывая о случившемся.
Перед ним серебрились воды Какшана, голубоватый туман поднимался над рекой. Кругом колыхались от легкого ветерка цветы и травы. У каждого цветка, у каждой травинки своя жизнь, но придет человек с косой в руках и безжалостно скосит их. Так и враг с волчьим сердцем косит хороших добрых людей.
Тяжело на душе у певца, горестны его мысли. И сам не заметил Кождемыр, как обернулось его горе песней:
Кождемыр думал о том, что пришедшего с мечом нельзя встречать с распахнутой душой, что кротостью не одолеть зла, что против силы нужна сила.
Кождемыр встал на ноги, погладил мохнатого друга по голове и сказал:
— Так-то, друг Маскай! Успеем мы еще сложить головы, а сейчас идем к народу, пусть объединятся люди, живущие в разных илемах и поднимутся против зла!
Вернувшись в илем, узнал Кождемыр еще одну горестную весть: украли Юкталче. Ночью к дому Сайрема подъехало пятеро всадников во главе с Пайремом. Пайрем тихо свистнул, и то ли он заранее уговорил Юкталче, то ли обманом вызвал, но девушка вышла к красавцу-охраннику по своей воле. Он только этого и ждал: вмиг схватил Юкталче, перекинул через седло, и всадники исчезли в ночной темноте.
Утром Сайрем пошел в илем Мамич-Бердея, потребовал вернуть дочь. Но Пайрем не пустил его дальше ворот и еще с издевкой сказал:
— Ты теперь, дядюшка, сам большой тора стал. Твою дочь взял к себе наш хан.
Ханские люди плетьми прогнали старого отца Юкталче.
У Кождемыра от новой беды в глазах потемнело.
А вчера вечером произошло еще одно событие: Мамич-Бердей в порыве гнева зарезал ножом воеводу Калтака (так марийцы называли на свой лад Салтыкова).
Никто не возмущался открыто, боялись, что их слова достигнут ушей торы, но Кождемыр чувствовал, что в сердце народа скопился великий гнев, что скоро этот гнев прорвется наружу. Камень терпит, терпит, да и тот взрывается.
Певец внимательно посмотрел на людей, столпившихся у березы, и громко сказал:
— Почему же мы терпим власть Мамич-Бердея? Или глаза наши стали незрячими? Или испугались мы плетей Пайрема?
— Нет, не испугались, — откликнулся худой мариец с клочковатой бородой. — Мамич-Бердей, что говорить, злодей из злодеев. Да ведь плетью обуха не перешибешь. Еще деды наши так говорили.
— А для чего у нас ножи за поясом? — вновь заговорил Кождемыр. — Если не мы сами, то кто избавит нас от Мамич-Бердея? Мир любит смелых, друзья! Только бесстрашием сможем мы одолеть зло. Встанем все, как один, пойдем войной на злодея. Если у дерева корни наружу, не выдержит оно напора ветра!
Но мариец с клочковатой бородой в сомнении покачал головой:
— Если по-хорошему поклониться торе, он нас пожалеет. Ведь тора тоже мариец. Говорит он по-марийски, живет по марийскому обычаю…
— Жди, пожалеет! — закричал чернявый мужик. — Пожалел, говорят, волк кобылу, оставил хвост да гриву!
— Ястреб и голубь никогда не станут друзьями, — оказал кто-то из толпы, — правду говорит Кузнец Песен, пора нам избавиться и от хана, и от нашего торы.
В толпе зашумели, заспорили. Одни говорят одно, другие — другое. Слова Кождемыра не пропали даром. Все чаще слышались возгласы:
— Довольно мы страдали! Не хотим больше терпеть произвол!
— Идем к илему торы!
— Покажем кровопийцам!
Повстанцев набралось много. В окрестностях Какшана и Ошлы живут тысячи марийцев: в илеме у Какшана — двадцать хозяйств, через полверсты — другой илем, там десять хозяйств. Перейдешь овражек — опять илем за илемом. И из всех илемов мужчины, взяв оружие, вышли на этот зов.
Разлилась людская толпа, как река в весеннее половодье. Идут марийцы к илему Мамич-Бердея. Впереди всех — Кождемыр. В одной руке у него сабля, в другой — волынка. Он громко поет военную песню, а чернобородый мариец кричит выбегающим навстречу людям:
— Марийцы! Берите вилы, берите топоры, которыми вы до сих пор рубили только деревья, поднимайтесь на злого врага, направьте на него ваши гибкие стрелы и острые копья!
И люди присоединялись к повстанцам. Каждый думал: «Пойду и я, нужна общему делу моя помощь, ведь и море состоит из малых капель».
Даже Сайрем, который все думал прожить «по божьему предопределению», присоединился к восставшим. Он шагает вместе со всеми, крепко сжав саблю и твердо впечатывая свой след с песок.
А по окрестным илемам, ближним и дальним, уже разосланы гонцы. Бегут они пешком, скачут верхом, из илема в илем несется звук берестяной трубы, зовет объединяться народ.
Мамич-Бердею донесли, что марийцы опять взбунтовались, но не подумал он, что поднялся весь народ. «Не в первый раз бунтуют, — решил он, — пошумят, пошумят и перестанут. А не перестанут, пошлю воинов, они живо их усмирят!»
