Кузены - [89]

У меня едва не вырывается: «Господи, мам, давай не будем!», но на самом деле я хочу, чтобы она высказалась. Только не в отношении меня. И все же пусть хотя бы так…

– Я знаю.

– Да? – Она нервно усмехается. – Боюсь, я не очень тебя поддерживала все это время.

– Ну, у тебя ведь всегда так много дел, – уклончиво говорю я.

– То есть я действительно могла бы быть лучшей матерью, – замечает она сухо.

– Мам, а ты… – Поколебавшись, я все же решаюсь: – Ты рассказывала папе о том, что случилось?

– Не все. – Она заправляет прядь волос мне за ухо, прежде чем убрать руку. – Твой отец – самый добрый человек из всех, кого я встречала. Он делал все, что мог, чтобы помочь мне примириться с гибелью Мэтта и той беременностью. Но до конца я так и не открылась. Не могла признаться в том, что сделал Андерс и как я его покрывала.

У мамы дрожит голос. Я выворачиваю шею, пытаясь заглянуть ей в лицо, но в лунном свете ничего не видно.

– Правда сидела внутри меня как раковая опухоль. Я спрятала ее так глубоко, что она уже не могла показаться на поверхности. Она… отравляла меня, я злилась на все и вся. И больше всего досталось твоему отцу, хотя он так и не узнал – из-за чего.

У меня сжимается сердце от мысли, как могла бы сложиться наша жизнь, если бы мама все же решилась снять груз с души.

– Думаю, он бы понял.

– Да, наверное, ты права, – тихо звучит в ответ.

Минуту мы молчим, слушая шорох волн, набегающих на берег, и неразборчивое бормотанье дяди Арчера. Потом мама откашливается.

– Я хотела сказать тебе, Милли, – меня очень впечатлило, как ты свела все факты воедино и выяснила правду. У тебя острый ум… – Я жду неизбежного продолжения: «Если бы ты так же училась в школе, у тебя давно бы были самые высокие оценки», но вместо этого она добавляет только: – …И доброе сердце.

Глаза у меня начинает щипать от слез, но в этот момент возвращается дядя Арчер – с телефоном в руках и тяжело дышит. Мама вскакивает и спешит навстречу.

– Что случилось?! Плечо?! Ты совсем не бережешься!

– Я… нет… – Голос у дяди Арчера напряженный. – Это Шарлотта…

– Да, ты говорил, – недоуменно отзывается мама.

– Верно. Штука в том, что… – Он сует телефон в карман и проводит рукой по волосам. – Я просил ее дать знать, если будет что-то важное. В общем… Официально нам пока не сообщают, потому что предстоит еще куча бумажной работы, но… Аллисон, Кэтминт-хаус не был застрахован. Как и коллекция искусства, драгоценности или мебель.

Я оборачиваюсь к матери – та растерянно моргает:

– Что? Как это? Такой дом – и не застрахован?!

– И не он один, – кивает дядя Арчер. – Срок действия всех полисов давно истек. Никакие счета не оплачивались уже больше года. Все остальные дома – включая этот – заложены и уже перешли к кредиторам. Инвестиционные счета пусты. Дональд и Тереза распродавали картины, чтобы было на что жить. А все, что еще оставалось, сгорело на прошлой неделе.

Мама не может произнести ни слова. Дядя Арчер кладет руку ей на плечо и медленно, терпеливо объясняет, с добротой и заботой доктора, сообщающего чертовски опасный, однако не смертельный диагноз:

– Они все растратили. До последнего цента. Состояния семьи Стори больше не существует.

Эпилог. Джона. Пять месяцев спустя

Милли разбивает, и шары разбегаются во все стороны по твердому зеленому сукну. С каждым разом она играет все лучше и лучше. В последний мой приезд в Нью-Йорк мы ходили в какой-то шикарный «развлекательный комплекс», где все бильярдные столы по периметру опоясывали флуоресцентные трубки, и я был тревожно близок к проигрышу.

– Кто-то задаст тебе сегодня жару, Джона, – замечает Энцо из-за своей стойки. Он вернулся к работе в «Империи» сразу после Дня благодарения, хотя все еще отрабатывает пару смен в неделю в строительном магазине. Деньги нелишние.

– Смотрю, ты практиковалась без меня, а? – спрашиваю я.

Милли следит, как последний шар закатывается в угловую лузу.

– Мои – полосатые, – объявляет она, кидая на меня притворно-невинный взгляд из-под ресниц.

Каждый раз он бьет меня просто наповал. Я забываю, где мы, и подаюсь к ней, вытаскивая кий из руки. Притягиваю к себе, откидываю с лица длинные, распущенные шелковистые волосы и целую ее. Она с негромким вздохом прижимается ко мне, тая в моих объятиях. Трех бесконечных недель с нашей последней встречи будто не бывало.

У меня совершенно вылетает из головы, что мы не одни, пока Энцо не кашляет, привлекая к себе внимание.

– Родительница подъехала, – предупреждает он, и я отпускаю Милли за пару секунд до того, как входит мама.

Не то чтобы она стала возражать – она полностью одобряет мой выбор и сама пригласила Милли погостить у нас на Рождество. Просто я стараюсь избежать любых неловкостей, чтобы в следующий раз у нее не было даже малейших колебаний – стоит ли приезжать. На поезде, разумеется, – насчет автобуса она не шутила.

– Почта пришла, – говорит мама, оставляя на стойке толстую пачку, и добавляет для Энцо: – Новый каталог барного оборудования – может, тебя заинтересует.

– Еще бы, – откликается тот, бережно вытаскивая журнал из стопки.

После работы в строительном магазине Энцо постоянно пытается улучшить что-то в «Империи» своими руками. До открытия еще целый час, но он специально пришел пораньше, чтобы установить на стойку какую-то более прочную рейку.